Ему не хотелось отпускать Устина, но одновременно ему казалось, что замысел может быть осуществлен только при его участии. Поэтому, прощаясь с товарищами, Паршин сказал:
— Ну, Хрущев, надеюсь на твою смекалку и опытность. В добрый час, товарищи!
Но как только они ушли, Паршина охватило беспокойство. Успеют ли товарищи прийти на вокзал, прежде чем туда ворвется бронепоезд, который уже показался из-за поворота? Чтобы лучше вести наблюдение, Паршин перебежал к телеграфному столбу. Спрятавшись за ним, он прижал >к глазам бинокль и пристально всматривался в сторону станции. Пули впивались в столб и тенькали над головой. Красноармейцы, увидев командира в опасности, кричали: «Укройтесь! Вас заметили!»
Обнаружив группу, пробравшуюся к вокзалу, Паршин немного успокоился и пополз . в цепь своего отряда. Бронепоезд дал несколько пулеметных очередей и прошел мимо. Паршина вновь охватило волнение. Надвигался решительный момент. Порой ему казалось, что план его фантастичен и невыполним, но тут же он старался успокоить себя тем, что если товарищи согласились идти добровольно, с охотой, значит они верят в его осуществление.
Что произошло дальше, ни Паршин, ни Смирнов не видели. Белоказаки перешли в наступление. Перестрелка усилилась.
Паршин готовился к контрнаступлению, но из опасения попасть под огонь вражеского бронепоезда удерживался до последней возможности. Он злился, ожидал каких-то изменений и, когда медлить уже было невозможно, поднял цепь стрелков и с яростным криком «ура» повел в бой.
В это время у вокзала произошла короткая, но жестокая схватка. Ничего не подозревая, белоказаки стали загонять прикладами на площадку бронепоезда мнимо сдавшихся в плен. Были мгновения, когда Устину казалось, что все провалилось. Он держался позади, плотно сжав зубы, и уже приготовился к свалке, которая ничего хорошего не обещала. Но в какую-то последнюю секунду тяжелая дверь бронепоезда открылась и оттуда выскочил офицер. Кто-то истошно крикнул: «Бей!» и выстрелом из нагана уложил его. В следующий момент Устин метнул в открытую дверь гранату и после взрыва бросился туда сам. За ним ворвалось еще два бойца. Около поезда еще шла перепалка, из вокзала выбежала на помощь вторая группа с винтовками. Обезоружив офицера, сопровождающего паровозную бригаду, защитники захватили бронепоезд. Произошло это так внезапно и быстро, что взятая в плее и выведенная на путь команда, никак не могла прийти в себя.
Среди пленных белоказаков стоял офицер в английском френче и в староармейской русской фуражке с коротким вдавленным козырьком. Он растерянно озирался по сторонам, не успев рассмотреть тех, кто захватил поезд. На его бледном лице нервно подергивался мускул. Он вздохнул, приподнял плечи и, ни к кому не обращаясь, проговорил:
— Я ничего не понимаю.
Белоказаки, наступавшие по всему участку, встретив упорное сопротивление, пришли в замешательство. Они не видели поддержки со стороны своего бронепоезда, но когда убедились, что он движется назад и ведет огонь по ним, стали поспешно отходить.
Смирнов догадывался, что план Паршина удался. У него никогда еще не было так легко на душе, как сейчас. Его отряд уже оставил позади перекидной мост и упрямо двигался вперед. Враг отступал. Хорошо бы сейчас увидеть Паршина и пожать ему руку. Но внезапно Смирнов почувствовал острую боль в пояснице. В глазах помутилось. Спотыкаясь и почти касаясь руками земли, он клонился все ниже и ниже, сделал еще два-три шага и рухнул. Перед ним кружились деревья, дома, люди, но он не мог дать себе отчета в том, что с ним случилось,
Когда захваченный бронепоезд пошел назад к Сельскохозяйственному институту, на помощь ослабевшим в бою защитникам, Смирнов лежал за перекидным мостом, глядя потухающим взором в небо, по которому неслись низкие осенние тучи.
Несколько бойцов вызвались доставить командира в госпиталь, но он пришел в себя.
— Не надо... Бронепоезд? — тихо сказал он.
— В наших руках, товарищ командир.
Он слабо улыбнулся.
— Идите же туда, где вы необходимы.
Смирнов не слышал и. не чувствовал, как бойцы бережно положили его на шинель и понесли сквозь визг пуль, прикрывая собой, в безопасное место.
XI
Госпиталь шумел, волновался. Легко раненные, опираясь на костыли, перекочевывали к окну. Врачи, сестры и няни сбились с ног. Тревога в городе нарастала с каждым часом, угнетающе действуя на раненых. Одни заявляли, что они совершенно здоровы, и просили, чтобы их выписали и направили в воинские части, другие, прислушиваясь к приближающейся пальбе, сползали с коек и тянулись к окну. И только когда затихала стрельба, наступало некоторое успокоение. Уговаривая раненых, сестры и врачи волновались сами, не зная, какая судьба постигнет город в последующий час. Скоро в госпиталь стали поступать новые раненые. Они были источником сведений для давно лежавших. У вновь прибывших допытывались, как идут бои, сдадут красные или отстоят город. Но ответы были самые разноречивые;. Они зависели от боевого участка, на котором сражался боец, от степени ранения, самочувствия и, наконец, от веры или неверия. Каждый делал свои выводы и заключения.
В одной из групп раненых оказался солдат-белогвардеец. Его расспрашивали тоже. Но он только мычал, морщился и, узнав, что в госпитале подавляющее большинство раненых красноармейцы, говорил: «Не могу знать». Он мученически кривил лицо, с шу« мом втягивал сквозь сжатые зубы воздух и тихо сто-* нал.
В операционной Зимин сказал:
— Давайте этого молодца. — Он глянул на солдата и со спокойной иронией спросил: — Ну, герой, как фамилия?
— Тягунов Миколай, — осклабился солдат, — крестьянин Тульской губернии..
— С немцами воевал?
— Было дело...
— А теперь с кем воюешь?
— Не могу знать.
— Как же это ты не знаешь? Тебе, должно, гово-* рили с кем. С народом ты воюешь, со своими мужиками. Вот вернешься домой, они тебе спасибо скажут, а?..
Врач разрезал ссохшийся от крови, похожий на кусок помятой жестяной трубы рукав и стал осторожно отдирать его от ]раны. Солдат* морщился от боли. Лицо покрылось испариной. Обмениваясь короткими замечаниями с Верой, Григорий Андреевич очищал рану и продолжал разговаривать с солдатом.
— Ну вот, вылечу я тебя, а ты потом на меня с английской винтовкой полезешь?
Тягунов замигал глазами.
— Не по своей я воле. Мобилизовали.
Когда перевязка была закончена, Зимин приказал Вере направить раненого в третью палату.
Поздно вечером Вера почувствовала сильную усталость, прикорнула на диване у себя в дежурной и уснула.
В госпиталь привезли четырех раненых. Зимин, узнав, что Вера спит, не велел будить ее.
В хирургическую на носилках внесли офицера. Зимин удивленно посмотрел на санитаров и спросил:
— Откуда? Как попал?
— Говорят, будто сам перебежал к нам.
— Разденьте.
Быльников открыл глаза.
— Пить.
Разливая воду из стакана, поднесенного к его губам рыженькой санитаркой, он сделал несколько маленьких глотков.
— Где я?
— В госпитале.
— У кого?
Ему не ответили. Зимин осмотрел рану и приказал нести в операционную.
Стояла глухая ночь. В дежурную вошла санитарка. Вера проснулась и вскочила на ноги.
— Стреляют? — спросила она испуганно.
— Нет.
— Раненые были?
— Григорий Андреевич не велел вас будить. Спите себе.
— Ох, как же так!
Вера посмотрела на часы. Три. Она сполоснула водой лицо, поправила волосы и, повязав косынку, села за стол. Вера проспала и теперь испытывала неловкость перед Зиминым. Конечно, он добрый, внимательный, но нельзя же злоупотреблять его добротой. Ему достается больше всех.