Мокей страдальчески глянул на Модеста и зашептал:
— Не моги. JHe моги, Модест.
— Отчего? — изумился Модест.
— Нешто не знаешь, не хозяин я. По грамоткам из этого сельсовета мелю, будь он, анафема, трижды... помилуй, господи.
— Да ты им потом смелешь. Бабы — они погодят, а? .. Я сейчас втащу.
— Гляди сам, Модест. Кабы не они, для тебя я всей душой.
— Я враз.
Модест резво сбежал с лестницы, взвалил на широкую спину чувал и только шагнул к мельнице, как с воза соскочила Арина и, бросившись к Модесту, вцепилась в чувал. Модест не удержал и сбросил его на землю.
— Ты чего дуришь?! — заорал Модест, тяжело дыша.
— А ты чего кидаешься без очереди, не спросясь? Ты кто такой есть! Покажь бумажку! — наступала на него Арина.
Модест полез на Арину с кулаками. Арина отступала, а в это время Наталья подбежала к Модестовой лошади и быстро погнала ее в сторону от мельницы. Треухов оставил Арину и бросился к Наталье. Та столкнула с воза мешок с зерном и погнала лошадь дальше.
— Ты что делаешь!—закричал взбешенный Модест.
Тем временем Арина оттаскивала в сторону сброшенный Модестом чувал. Треухов бегал от Арины к Наталье, совершенно растерявшись.
— Бабы! — взревел он не своим голосом.
— Вот погоди, погоди, мы тебе сейчас мешки вспорем да зерно по земле распылим. Понял, оглоед чертов?
Арина и Наталья вернулись к возку и вновь уселись на него, посмеиваясь над Модестом.
— Сатаны! Ах, пропасти на вас нету! — ругался он с сопеньем и вздохами, взваливая мешки на воз.
— Я говорил, нешто это люди, это аггелы, — процедил выглянувший Мокей.
Модест сел на воз, щелкнул кнутом и уехал восвояси.
— Давайте, — смиренно сказал Мокей, поглядывая ему вслед.
Втащив мешки на лестницу, Арина стала следить за помолом, а Наталья возвратилась к возку, разметала по нему сено и прилегла.
Шумел ветер. Скрипела мельница. Наталья усмехнулась, вспомнив схватку с Модестом. И вдруг вихрь мыслей пронесся в ее голове: девичество и Устин, Митяй и свекор, Егор Рощин и Арина, и та страшная, никогда не забываемая история. Давно ли ей было семнадцать лет? Тогда только началась война с немцами, а вот уж сколько прошло времени, словно целый век прожит. И кто сейчас она? Ни невеста, ни жена.
Наталья закутала голову шерстяным платком и, прищурив глаза, задумчиво смотрела в степь. Где-то около неслышно ходили Устин и Митяй. Они загораживали один другого. Митяй куда-то проваливался, и она не искала его. Перед нею неотступно стоял Устин. Он ничего не знает о ней, как и она ничего не знает о нем. Где он теперь?
— Слушай, молодая! Слышь, ты!
Очнувшись, она обернулась. На дороге близ мельниЦы стоял солдат с котомкой за плечами, с палкой и махал ей забинтованной рукой.
— В село скоро поедешь?
— Как скоро, так сейчас! — крикнула Наталья.
Солдат постоял, потом снял с плеч котомку и направился к ней.
— Ноги потер до крови, утомился я, не могу дальше идти.
— А ты чей?
— Я-то? .. Погоди, погоди, — он остановился, присмотрелся. — Наталья Пашкова! Да никак это ты?
— Семен Быков! — вскрикнула Наталья и соскочила с воза. — Откуда ты?
— Издалеча.
— Надолго? — она взбила на возу сено и, тормоша Семена, просила: — Да ты садись вот сюда. Давай котомку. Вот Нюрка-то обрадуется. Тебя часто во сне видела. Спрашивала, к чему бы это? Не то, говорит, убили, не то скоро домой придет?
— Ну, слава богу, значит, жива она. А детишки мои как?
ri- Детишки живы, здоровы. Ну, а ты совсем ко двору, аль на побывку?
Семен показал свою культю и, словно сам удивляясь, водил по ней здоровой рукой и горестно улыбался.
— О, господи! — простонала Наталья и, отвернувшись, закрыла лицо.
— Отвоевался я. По чистой, — печально проговорил Семен. — А у вас какие перемены? — Семен сел. — Что в селе делается? Как Груздев поживает?
Наталья не сдержалась и заплакала.
— Груздева белые расстреляли.
— Петра Васильевича?!
— Рощина Ерку в куски изрубили.
— Про того я знаю. Это еще в мою бытность. А вот Петра Васильевича..'. Да-а. Гляди-ка, какое дело. Вечная память ему.
Наталья вытирала глаза, Семен хмурился и смотрел перед собой. Он ловко скрутил тремя пальцами правой руки цыгарку, закурил и с трудом выговорил:
— Ия горькую весть принес Любахе Петрушевой. Клим убит.
— Ой, Лю-убушка! Горькая головушка!.. — запричитала Наталья.
— Ну, Наташа, будет, не мути ты мою душу,— попросил Семен.
Вышла Арина и бросилась на шею Семену. Все вспомнилось. Старое горе смешалось с новым и прорвалось в бурных женских слезах.
— Да цыцте вы, бабы, — махал перед ними Семен своей культей, — не шумите вы.
Из дверей мельницы выглядывала черная голова Мокея. Он злорадно улыбался.
— Ну, поехали, поехали, — торопила Арина.— Свези Семена, а потом вертайся, Наташа.
Дорогой Наталья осторожно спросила Семена об Устине.
-— Последний бой мы вели возле станции Тамбов, — рассказывал Семен, — тут меня три раза, поранило, и больше никого я не видел. Не помню уж, как меня товарищи вынесли из боя, только через какое-то время я опамятовался в госпитале. И как приключилось это заражение, значит, крови, то доктор сказал: либо тебе, Семен, помирать, либо жить без руки. Ну, я согласился жить. А Устин, стало быть, подался дальше. Горяч он в бою, меры нет. Как шальной, в самое пекло кидается. Где он теперь — и не скажу, Наташа, не знаю.
Вечером весть о возвращении Семена Быкова облетела все село. Стало на одного мужика и на одну вдову больше. Радость ходила в обнимку с горем. Потемнела Любаха, потухли глаза, и сразу будто на десять лет постарела. Детишки присмирели, тихо и печально в хате Клима Петрушева. Долго еще будет Любаха плакать, просиживать у окна длинные осенние ночи и в неизбывной тоске своей стонать и звать дорогого мужа.
Приходили к ней бабы. Утешали.
— И наше сердце гложет боль. Но не поддавайся лиху, что же делать, слезами горю не поможешь.
— Уж так повелось. Мужикам нашим — воевать, а нам, бабам, — страдать. Терпи да ребятишек расти.
Анюте Быковой трудно было смириться с тем, что муж без руки. Глянет на Семенову культяпку, подожмет губы и из хаты вон. Выплачется и снова в хату.
Пришел новый председатель сельсовета, бедняк Федот Тычков, и на жалобы Анюты спокойно сказал:
— Абы не без головы. На тот случай и даны две руки человеку. Ты радуйся. Твой вот вернулся, а Люба-хин никогда не вернется. Понимать надо.
Он подробно расспрашивал Семена о положении на фронте, о земляках, о том, что делается в городах и как живут там люди, и чем думает теперь заняться Семен.
—: Как чем! — удивился Семен. — Крестьянством.
— Трудно тебе будет..
— Понятно трудно, Федот Лукич, но надо прилов-чаться. Вот вишь, как кручу цыгарки, — показал ой.
— Их вовсе можно бросить, цыгарки-то. Ты вот головой шевели.
Они выпили и закусили.
— У меня струмент есть, — продолжал Семен мечтательно, — топор, пила, фуганок. Плотництвом, сто-лярством займусь.
Федота Лукича от хмельного бросило в пот, он раскраснелся и от второго стаканчика отказался наотрез.
Прощаясь, еще раз заметил:
— Тебе теперь головой больше работать надо, а не р»укой. Ну, поглядим еще, обмозгуем. Староват я стал, Семен. Ноги не держат, на уши и глаза ослаб. Мне пора, брат, на печь, да делов пропасть. Ну, будь здоров!