Не прошло и недели, как Семена вызвали в сельсовет.^ Его ожидали представитель из укома партии Чекунов и Федот Лукич.
Федот Лукич, пододвинув к столу табуретку, жестом пригласил Семена сесть. Чекунов снял пенсне и, протирая платочком стекла, смотрел на Семена близорукими глазами. На нем была кожаная фуражка с (красной звездой и новая солдатская шинель, длинные полы которой почти скрывали ботинки с туго намотанными обмотками. Через плечо висел в кобуре револьвер.
— Здравствуйте! — он надвинул на нос пенсне и подал Семену руку*
— Здравия желаю, товарищ, не знаю, как вас величать.
— Чекунов. Подсаживайтесь поближе.
Он вытащил тетрадку и карандаш, но ничего не записывал.
— Бедняк?
— Так точно, бедняк.
— Ну, расскажите нам, как воевали, товарищ Быков, — начал Чекунов.
— Ох, — покачал головой Семен, — это больно долго. Я ведь с самого четырнадцатого.
— А вы о гражданской.
— В гражданской я добровольно. Бился под Тамбовом. Вот, — показал он на культю. — Бились мы люто, невозможно рассказать. Людей было маловато и патронов не хватало. Одиннадцать атак отбыли, а все же ослабли. Слыхали, будто измена была, а то бы мы устояли. А вы это к чему, товарищ?
— Я из уезда, по поручению укома партии, прислан для укрепления советской власти на селе.
— Ага. Так, так, это хорошо. Укреплять надо. За то и бьемся.
— Вот мы подумали, подумали и решили остановиться на вас.
— То есть как это, дозвольте спросить?
— Давайте поближе к делу. Вы крестьянин-бедняк, фронтовик, человек опытный, советской власти преданный. Вот мы и решили выдвинуть вас на пост председателя сельсовета.
Семен глянул на Федота Лукича, потом на Чеку-нова и, убедившись, что они не шутят, воскликнул в крайнем изумлении:
— Да вы что, — смеетесь? Какой же из меня председатель? Человек я инвалидный, к войне не гожий, к труду малоспособный, руки у меня нет, как я руководить буду?
Чекунов улыбнулся, а Федот Лукич вставил:
— Голова-то у тебя есть?
— Понятно, имеется... Да вы це шутите, — вдруг заговорил он с чувством уязвленного самолюбия, увидев улыбку на лице Чекунова. — Я две войны, считай, отгрохал, на действительной три года пропотел, и, кабы не ранение, я до сей поры...
— Вы извините, товарищ Быков, — спокойно перебил Чекунов, — вас никто не собирался обидеть. Вас пригласили сюда потому, что знают вашу преданность советской власти, которую вы доказали на деле, потому что вам, как никому другому, близки интересы бедноты. Вы способны бороться с кулачьем и укрепить работу сельского совета.
Чекунов встал, прошелся и, пожав плечами, заметил:
— Может быть, вы, в связи с близостью врага, опасаетесь, вернее, семья за вас боится? — поправил Чекунов.
— Кто? Я боюсь? — Семен встал. — Я с беляками сходился грудь об грудь, а не то что. Я австрияков на карпатском фронте гонял. Я добровольно пошел защищать советскую власть, а семья моя мне не помеха.
— Так в чем же дело, товарищ Быков? — Чекунов взял за плечи Семена и усадил на табуретку. — Вас не заставляют делать незнакомую вам работу. Вы великолепно справитесь... — Он закрыл тетрадку и, считая беседу законченной, спросил: — Значит, вы согласны?
— Нет, дорогой товарищ, может сыщется кто лучше меня. Ну, вы поверьте мне. Я инвалидный человек. К войне...
— Я уже слышал, что вы инвалид. Но вспомните, товарищ Быков, был у вас на селе такой славный товарищ, Егор Рощин. Как он помогал советской власти, и даже воевать умел, когда ворвался враг. А ведь был без обеих ног.
Семен от этих слов потемнел, нахмурился и, немного помолчав, сказал:
—— Ладно. Согласен.
— Товарищ Тычков, созовите сегодня вечером собрание.
Федот Лукич, поглаживая бороду, повернулся к Семену и хитро улыбнулся:
— Ну вот и все, Семен. Обмозговали.
Семен глянул на него и только махнул рукой.
Дома Семен ходил сосредоточенный и говорил мало.
— Аль захворал?. — спросила ласково Анюта.
— Рубаху мне чистую оготовь и сама уберись. Нонче вечером на сход.
Вечер медлил, не торопился, Семен изнывал. Он не выпускал из обкуренных пальцев цыгарки, толкался по хате и сокрушался.
— Ну чего я могу? А все этот Федот накрутил, чтоб ему пусто было. То-то же он тогда: я, мол, стар, ноги не держат.
Как только стемнело, он надел чистую гимнастерку, послал мальчика в сельсовет, а сам сел в ожидании на скамью и стал перелистывать старый журнал-календарь. Календарь был очень скучным, и Семена начало клонить в сон.
— Зовут,, папаня! — крикнул мальчик, вбегая в хату. — Уже все пошли на собрание — и тетка На-таха, и Арина, и все, все. Все в школу пошли — там сбор.
— Пошли, Анюта.
К приходу Семена комната была полна народу. В президиуме сидели Федот Лукич, суча пальцами бороду, член сельсовета Спиридон Хомутов и Чеку-нов, но одно место оставалось свободным. Семену подали знак, приглашая подойти. Он нерешительно шагнул к столу, смутился, присел на одну из парт рядом с женой, но односельчане расступились, давая ему дорогу. Это внимание тронуло Семена. Он встал и пошел к столу бочком, еще более смущаясь под взглядами селян.
Собрание открыл Федот Лукич, но что он говорил, Семен плохо слышал. В голове вертелась одна мысль:
«Ну, чего я могу?»
— Не выпускайте из рук своих то, что дала вам Октябрьская революция и что отныне принадлежит вам, — начал свою речь Чекунов, — боритесь за каждую пядь земли. Это — здание школы. Вы приходили сюда еще в детстве, чтобы научиться из букв складывать слова. Сейчас вы пришли, чтобы научиться управлять государством.
Чекунов говорил горячо и страстно. Его слова, призывающие к борьбе за диктатуру пролетариата, против помещиков й капиталистов, за власть Советов, пронизывали, зажигали душу Семена. В эти минуты ему было приятно сознавать, что он не был в стороне от того великого дела, о котором горячо говорит большевик из города.
Чекунов стоял в расстегнутой шинели, опершись левой рукой о стол, а в правой держал фуражку. Иногда он поднимал перед собой левую руку, словно взвешивал свои слова, прежде чем бросить их в толпу.
Семен посмотрел на односельчан, сидевших плотно друг к другу. Словно завороженные, боясь шевельнуться, они ловили каждое слово Чекунова, не спускали с него внимательных и настороженных глаз.
Было тихо в школе, когда окончил говорить Чекунов. Мигала маленькая керосиновая лампа, разливая тусклый свет.
Федот Лукич выкрутил фитилек. В классе стало гораздо светлее. Затем взял со стола лист бумаги, на котором была написана повестка собрания, и торжественно объявил о выборах нового председателя сельского совета.
— Товарищи! Я стар и болен. Покорнейше благодарю, что вы доверили мне.власть. Рад бы послужить вам еще, но сами знаете, невмоготу мне, осла^ я и прошу ослобо'нить меня. Есть у нас люди, какие помоложе, побойчей и поздоровше.
— Дайте мне сказать, — взволнованно проговорила Арина Груздева.
— Слово имеет жена нашего первого председателя Петра Васильевича Груздева, принявшего героическую смерть от врагов. — Тычков сел.
Сколько раз приходилось Арине встречаться со своими односельчанами в хатах, на улицах и подолгу разговаривать с ними, а вот как довелось сказать перед всеми — будто онемела. Ровно что-то захлестнуло глотку, и она не может вымолвить слова. Первый раз в жизни выступала она перед сельским сходом.
Арина развязала узелок платка и освободила шею, но язык безмолствовал. Она вздохнула и, опустив голову, сказала:
— Товарищи.