— Закуривайте, Быльников, — предложил он, положив перед бывшим сотником кожаный кисетик с табаком и спички.
— Спасибо.
Вихров прошелся по кабинету.
— Вы были ранены при переходе?
— Да.
— Куда?
— В спину, навылет. Находился на излечении.. -
— Не продолжайте. Мне дальнейшее известно. Как вы чувствуете себя сейчас?
— Физически вполне удовлетворительно. Нравственно — виновным.
— В войне с немцами на каком фронте были? — Вихров пододвинул стул и сел против Быльникова.
— Под Двинском, в отдельном казачьем пластунском полку.
— Ба! Так мы старые знакомые. Борисоглебский полк знаете?
— Как же не знать?! После разоружения его на фронте сотня пластунов нашего полка конвоировала его в Двинскую крепость.
— Совершенно верно, — подтвердил Вихров. —* А что-нибудь слышали о капитане Вихрове?
— Слышал, что он большевик и вел среди солдат пропаганду. Но встречать не встречал. Я был в то время слишком далек от политики. И как знать, встреться я тогда с Вихровым, может быть, моя судьба сложилась бы иначе.
— Так вот, Быльников, ближе к делу. Мы могли бы подвергнуть вас суровому испытанию, но, учитывая ваше чистосердечное раскаяние, переход к нам с вооруженным отрядом казаков и ваше желание искупить свою вину, мы используем вас в рядах вооруженных сил Красной Армии на очень ответственном участке. Вы получите назначение в один из отрядов по борьбе с кулацко-эсеровской бандой Антонова. Вы слышали что-нибудь о ней?
— Слышал.
— Прекрасно. Сейчас я дам распоряжение освободить вас. Вы, конечно, понимаете, что мы не могли не подвергнуть вас аресту, — пряча папку в стол, сказал Вихров. — А завтра вы получите направление.
Зазвонил телефон.
— Начальник Особого отдела Вихров. Подождите минут пять. У меня товарищ, — коротко ответил Вихров и повесил трубку.
Освобождение из-под ареста, неожиданное назначение в ряды Красной Армии, фамилия «Вихров», слово «товарищ» — все это взволновало Быльникова до глубины души. Он встал. Поднялся и Вихров.
— Мне трудно говорить, — начал Быльников. — Я так обязан вам за ваше доверие ко мне... Мне кажется, что я уже перешел ту черту, за которой начинается моя новая жизнь. Я приятно удивлен, что товарищ Вихров — это вы, разрешите мне так называть вас?
— Пожалуйста.
—- Заверяю вас, товарищ Вихров, что я не дрогну ни перед лицом врага, ни перед лицом смерти.
— Желаю успеха, товарищ Быльников, — Вихров протянул руку, и на его лице впервые увидел Быльников добрую улыбку. — Перед отъездом вы мне позвоните.
На улице шел снег. Быльников бродил по улицам, вдыхая свежий воздух, ловил губами пушистые снежинки. Вокруг было чисто, бело и светло. Он радовался каждому встречному прохожему, каждому звуку, чувствовал себя вновь рожденным человеком.
Все, что так тяготило Быльникова в последнее время, когда решалась его судьба, когда припоминалось и взвешивалось все до мельчайших подробностей, от юных лет до последнего часа службы у белых, — все это вдруг свалилось с него, как непомерная тяжесть, освободило его, и ему стало необыкновенно легко. Даже физически он чувствовал себя лучше и гораздо сильнее. В его жизни, пожалуй, не было более сильных душевных мук, чем те, которые ему пришлось пережить, пересматривая и переоценивая свое пребывание во враждебном лагере/ Но и не испытывал он большей радости, чем та, какую чувствовал сейчас, получив прощение. *
Через несколько дней Быльников был зачислен в кавалерийский полк, направлявшийся для борьбы с антоновскими бандами в Тамбовскую губернию.
Шел он домой в новой, светлосерой шинели, коротковатой для его роста и сидевшей на нем не совсем ладно: подмышками тесновато, а в талии свободно. Когда он стягивал шинель ремнем, хлястик поднимался коромыслом. Но самым важным для него был сейчас знак различия. Красным квадратиком, . как капля крови, он скромно поместился на левом рукаве шинели. Это означало, что отныне бывший казачий сотник является командиром кавалерийского взвода Красной Армии.
— Боже мой! — воскликнула Вера, увидев его. — Какой ты смешной в этих больших ботинках с обмотками и короткой шинели.
— Цаплеобразный, — улыбнулся Быльников и добавил: — Смеяться право не грешно над тем, что кажется смешно.
— Да это не смешно, а... — но она не выдержала, прыснула, и оба они расхохотались.
— Ты меня встречаешь, как Бульба своих сыновей, — шутил Быльников:
Вера была в том же приподнятом настроении, что и Быльников, щутила, острила и, готовя его в дорогу, говорила без умолку.
Шинель после ее вмешательства хотя и осталась короткой, но все же приняла более форменный и фасонный вид.
— Владимир, а ведь шинель эта не из фабричного сукна.
— Я знаю. Это крестьянское, домотканное сукно, из которого в деревне шьют армяки.
— Вот видишь, — сказала она многозначительно,— это великое патриотическое дело. Народ напрягает силы, чтобы разгромить врагов. Деревня готовит своей армии продовольствие, валенки, варежки, полушубки, шапки. Силы такой армии неистощимы.
Быльников каждый день уходил в полк и возвращался поздно. Вера освобождалась раньше и, поджидая мужа, стряпала обед и поглядывала на часы.
Вечернее время досуга' было самым лучшим и счастливым в их жизни. Они знали, что скоро вновь наступит расставанье, но об этом старались не говорить. Только по короткому взгляду и затаенному вздоху Веры он понимал, что она думает о скорой разлуке.
Наступили холодные, хмурые дни. Шел снег и, падая на землю, таял, растекаясь в грязной жиже.
Неуютно было в эту слякотную непогодь. Небо словно разверзлось, и оттуда, при мятущемся ветре, то хлестал дождь, то сыпал снег. Под ногами хлюпало, ноги разъезжались.
В один из таких вечеров Быльников возвратился раньше обычного и сказал:
— Мы сегодня выезжаем. Наш полк грузится.
Хотя для нее это сообщение не было неожиданным,
все же она как-то сжалась и потупила глаза.
Владимир старался сохранить веселость и, развлекая ее, рассказывал, какой у них в эскадроне отыскался запевала.
— Ах, какой голосище, дивный тенор, понимаешь, с этаким приятным тембром, довольно сильный и чистый. Командир полка заслушался, а потом подозвал его к себе и сказал: «После войны я тебя, Стрепетов, в консерваторию откомандирую». И отправит, обязательно отправит, из молодого парня может выйти прекрасный солист.
Вера понемногу Повеселела и старалась бы?ь спо* кой ной, чтобы не расстраивать Владимира.
Провожая его, она всплакнула. Он уходил туда, откуда не все возвращаются. Но на сердце не оставалось той горечи, которая была когда-то, при первой разлуке. Между ними не было ничего неясного, недоговоренного. Она будет его ждать терпеливо и постоянно помнить о нем.
— Пиши, — на прощанье сказала она дрогнувшим голосом.
В ответ он крепко сжал ее руку и, прищурив затуманившиеся глаза, молча кивнул головой.
Эшелон ушел. Вера Быльникова снова осталась одна.
Экстренные выпуски военных сводок с фронта говорили:
«К 9 часам вечера 15 ноября части Конного корпуса, разгромив наголову офицерские пехотные полки, отбросив конницу Шкуро к юго-западу, а конницу Мамонтова к югу, полностью овладели Касторненским железнодорожным узлом. Армия Деникина потерпела здесь беспримерное поражение».
Потеря белыми таких пунктов, как Воронеж, Ка-сторная, и оборонительного рубежа реки Дон била по самым устоям «добровольческой» и Донской армий.