Конный корпус Буденного, сформировавшийся в Первую Конную армию, выходил на основное операционное направление. Красные армии Южного фронта, преследуя белых от линии Курск, станция Касторная, Воронеж, в декабре вторглись в Донецкий бассейн и своими центральными армиями 8-й, 13-й и Первой Конной достигли линии рубежа Северный Донец.
Зима. Глухая ночь. Неистовствуя ревел ветер, и колючий снег бил в лицо. Казалось, все живое замерло, притихло, запряталось от этой злой непогоды. Не спали только разведчики. Они забирались глубоко в тыл противника, снимали караулы, посты, вызывали панику, не давали врагу покоя ни днем, ни ночью.
Одетые в полушубки, валенки и теплые шапки, пробирались к деревне Ольшанке два человека. За плечами висели винтовки, на поясе,,по две гранаты. Пригибаясь, они прошли через огороды и остановились у хаты. Один из них снял винтовку и, держа ее наизготове, оглядывался. Другой подошел к замерзшему окну.
— Два офицера и какой-то солдат, — сказал он через минуту.
В тепло натопленной хате вокруг стола сидели трое: полковник Рокотов, есаул Бахчин и здоровенный, с черной бородой и с раздвоенной нижней губой казак. На столе — бутылка спирта, кружки, тарелка крупно нарезанного хлеба, консервы и огурцы.
— Ва-банк, — говорит Бахчин тоном, в котором слышится пренебрежение не то к Рокотову, мечущему банк, не то к куче кредиток и мелких золотых вещей.. В левом кармане у Бахчииа золотой портсигар, часы, кольцо, в правом — браунинг. — Карту, — говорит он.
Два сверлящих глаза Рокотова прицелились в Бах-чина, как два заряженных пистолета. Топорщится ежик коротких волос. Он с трудом протягивает карту.
Чернобородый казак следит за обоими, перебегая глазами от одного к другому, как будто ждет удобного момента, чтобы взять все.
— Туз! — вскрикивает казак. — Вам везет, господин есаул.
В неслышно приоткрытую дверь просунулся ствол винтовки.
— Мое! — говорит Бахчин.
Рокотов упавшим голосом отвечает:
— Ваше...
Раздался выстрел. На стол грузно рухнул Рокотов.
— Руки вверх! — скомандовал Хрущев.
Бахчин, пятясь назад, так поднимал руки, как будто в каждой из них было по пудовой гире. Чернобородый казак,^подняв одну руку, другой из кармана вытащил наган.
Второй выстрел грохнул в окно, и могучий чернобородый казак замертво свалился на пол.
— Обыщи! — приказал Устин вбежавшему в хату Зиновею.
Есаула вывели во двор. Выла вьюга. Есаул был без шапки, и снег запушил ему голову. Бахчину связали руки и повели через огород. Он остановился и глухим голосом заявив:
— Расстреляйте меня здесь, а дальше я не пойду.
— Ну-у, уж так и не пойдешь, — возразил Зино-вей.
— Давай, давай вперед, нам некогда с тобой разговаривать. Ну! — взмахнул прикладом Устин и толкнул Бахчина.
На улицу выскочило несколько человек белых, спрашивая друг у друга, где стреляют. Но не зевал и Решетов. Услышав выстрелы, он выскочил на огороды, держа в поводу две пары лошадей. Бахчин неожиданно стал сопротивляться и громко закричал. Зиновей и Устин вскинули его на лошадь и поскакали в степь. Сзади послышались выстрелы, но всадников уже скрыла ночная темень и вихри метущегося снега.
Ни снежные бури, ни холод, ни темные ночи — ничто не могло остановить стремительного и бесстрашного движения буденновцев.
Потерпев поражение под Воронежем и Касторной, части Шкуро и Мамонтова перестали играть серьезное значение как самостоятельные единицы, вместе с другими деникинскими частями они стали стремительно откатываться на юг и впоследствии заперлись в Крыму, ставшем их последней цитаделью.
VI
Кончился тяжелый и славный 1919 год. Отшумела великая гражданская война. С тех пор прошло два года.
Молодое Советское государство залечивало раны. Изгнаны интервенты, перестали существовать белые генералы. Народная армия стояла на далеких рубежах своей необъятной родины. Капиталисты Старого и Нового света вынуждены были признать страну большевиков фактически существующей. Что же делать с этим большевистским государством, протянувшимся от Полярного круга до субтропиков, от Балтийского моря до Тихого океана? Что делать с этим непокорным многомиллионным народом, который нельзя победить ни оружием, ни голодом?
Окончилась гражданская война, но еще бродили по степям и лесам мелкие шайки бандитов, потерявших человеческий облик.
Обширны, бескрайны степи черноземной русской полосы. Есть где размахнуться трудовому люду. Великая тишина стоит над степью. Иди, шагай в любую сторону, и нет тебе запрета. Но стоит выйти злому человеку, стоит бродячей шайке задумать жестокое дело, как откуда ни возьмись, вот она пулеметная тачанка. Мало одной, выедет вторая, третья, выскочит эскадрон, и нет пощады бандитам. И видят крестьяне, как на одной из тачанок, словно неусыпный страж, оберегающий степной покой, сидит человек в красных шароварах с золотыми кантами, в кожаной черной куртке и примятой кожаной фуражке с маленькой красной звездочкой. Он появляется неожиданно и также внезапно исчезает в степи.
Никому неведомо, где укрывался его отряд, боровшийся с бандитами, где и как ходили его люди, разыскивая врагов. Быльников появлялся и налетал внезапно и беспощадно истреблял всех, кто еще пытался поднять вооруженную руку на советскую власть.
Днем он любил ездить по степи один, на пулеметной тачанке. Едет, а вокруг, как на столе, далеко все видно. Появление его было грозным предостережением для бандитов. Не один, выглядывая, говорил: «Вишь разъезжает, ровно хозяин. А пойди догони его. А если и догонишь, враз тут как тут его отряд, словно из-под земли». Быльникова ненавидели и боялись враги. Но его знали, любили и уважали крестьяне-бедняки. Благодаря им он знал, что делалось в степи, в селе, на хуторе. Его встречают шумно, радостно, гостеприимно.
— Товарищ командир!
— Товарищ Быльников!
— Владимир Николаевич!
— Не обойдите. Выпейте молочка, съешьте яичко. Не обессудьте!
К тачанке подходят люди, с любопытством смотрят на грозный пулемет «максим» и с уважением на Быль-никова, начинают вести беседу, суют наперебой табачку, расспрашивают, что нового в газетах. Как-то спросили:
— Вам не боязно одному-то?
— А разве я один? Глядите, сколько вас! Ведь вы меня не выдадите, а?
И снова мчится по степным дорогам к яругам, к тайным оврагам, к перелескам, на железнодорожные станции со своими лихими всадниками.
Все тише и тише становится в степи, в селах и деревнях.
В Тамбов на формирование прибыл кавалерийский полк. Бойцы усердно мыли в казармах полы, устанавливали койки, украшали стены портретами вождей и полководцев, плакатами «Окон РОСТА» Маяковского и гирляндами хвои. Было тепло и уютно. В пирамидах стояли, поблескивая штыками, винтовки. Светловолосый молодой боец писал на стене кисточкой:
«Революция есть вихрь, сметающий на своем пути все ему сопротивляющееся» (К. Маркс).
А ниже:
«Революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг!» (А. Блок).
Вечером Паршин ушел в город и одиноко бродил по улицам. Наступили синие сумерки. В воздухе пахло весной. На полях лежал побуревший, слежавшийся снег. На обнаженных крышах висели сосульки. С криком проносились стаи грачей. Под ногами стеклянно хрустел ледок замерзших ручейков.
Паршин решил во что бы то ни стало сейчас узнать о судьбе Нади Болдиной. Незаметно дошел до станции. Здесь всюду были знакомые места, где ему пришлось отражать многочисленные атаки белоказаков. Здесь, во время подготовки к бою, он мучительно думал о Наде. Тогда у него даже появлялось желание прорваться в город и постараться освободить ее, но он отгонял эти безумные, неосуществимые мысли. Вот знакомый забор, откуда казаки бросались в атаку, вот депо, в стороне железнодорожный вокзал. По пути бе* гали маневрушки, составляя товарные поезда. Свистели сцепщики, помахивая флажками, ныряли под вагоны и, после ударов буферных тарелок, сцепляли вагоны. Сопел паровоз над шлакоочистительной ямой. Люди спокойно занимались своим делом.