— Покуда хлеб по разверстке не будет сдаден, ни одного фунта из села не выпускать. Хлеб у мешочников отымать и допытываться, у кого обменен и на что. Про то объявить всему селу. Согласны?
Активисты закряхтели.
— Тут уж ты, Семен, дюже круто повернул, — ероша непослушные волосы, заметил Спиридон.
— Что круто, то круто, — согласились со Спиридоном активисты.
— И в самом деле. Откуда же нам серников брать? Бабы наши и то, как утро, так за жаром бегают друг к дружке.
— Опять же керосину, мази колесной надо, мыла обстираться, ребятишкам ситчику на рубашонки. Ничего же этого нету.
— Это правда, Семен Панкратьевич, — подтвердила молчавшая до этого Наталья, отрываясь от листа бумаги, на котором она все записывала.
Семен задумался. Все это правда. Не было в селе промышленных товаров, их обменивали у городских жителей на масло, муку, яйца. Как отнимать у горожан хлеб, как обидеть людей, которые сами не меньше страдают от тягот войны?
— Как же тут быть? Дело-то серьезное, — проговорил Семен.
— Серьезное, — согласились активисты.
— Ну что ж, после дойдем и до этого вопроса, а теперь немедля составить списки и обсудить, чтобы не моргать, а сразу сказать уполномоченным, сколько мы можем дать им хлеба.
— Вот это дельно, — заметил Спиридон, — хорошие хозяева должны знать, что у них есть в амбаре.
— Ну так. Давайте далее. Всех вдов, у коих мужья на фронте погибли или воюют, записать, обследовать подворно, поглядеть, чего они сеяли, а у кого большая нужда, тому выдать ссуду. Согласны?
— С этим согласны.
— У кого есть огнестрельное оружие или холодное, немедля сдать в сельсовет и объявить, что, ежели у кого найдем, арестуем и сопроводим в трибунал. И еще: поставить в селе на ночь уличную охрану из подростков, они до этого дела охочи, и наказать им глядеть в оба. И кто где тайно собирается али по ночам избу топит и самогонку варит, докладывать в сельсовет. Согласны?
— Согласны.
Поздно вечером, когда молодой месяц повис над куполом церкви, Семен стоял у своей хаты и думал:
«Что сейчас делается у Модеста, у Мокея, о чем думает сейчас поп Иван? Не может быть того, чтобы они прижухли, как щенята, потерявшие суку, и только ныли. Возятся небось, о чем-нибудь толкуют, плануют. Эх, своего человека бы иметь при них, вызнать бы все. А Пашков?.. Наталью бы туда направить и выспросить старика. Может, кто заходит к нему, говорит что? Да-а, и это обмозговать надо».
Быков не откладывал задуманного. Встретив Наталью, как бы невзначай вспомнил об Афиногене Пашкове, а затем с некоторой суровостью заметил, что ничего плохого не будет, если она проведает Афиногена Пашкова. Это даже входит в ее обязанности. Разумеется, беседуя со свекром, она должна поинтересоваться, кто приходит к нему, о чем говорят.
К свекру идти Наталье не хотелось: это поняла Арина по тому, как медлила Наталья перед уходом. Наденет жакетик — присядет, накроется полушалком — присядет, по-правит волосы — присядет. Потом, когда уже совсем собралась, стала у двери и, перебирая на жакете пуговицы, задумалась.
— Да ты что маешься? — не выдержала Арина. — Уж если такое дело — пойдем вместе.
— И впрямь, тетя Арина, пойдем, — попросила Наталья. — Я давно там не была. Опять он зачнет мне говорить бог знает что. Право.
Они вышли на улицу и остановились. По улице, опираясь на толстую суковатую палку, шел отец Иван. По ветру развевалась его седая борода. Он был высок, но заметно горбился: старость пригибала его к земле. В левой руке он нес узелок и, видимо, спешил.
— К кому бы это? — спросила Арина. — Уж не к Пашкову ли? А ну, погодим.
Они постояли, стараясь дождаться к кому направился отец Иван, а потом пошли к Пашкову.
По пути встретили жену Зиновея Блинова. Она смотрела в сторону дома Пашкова.
— Здорово, Настя! Ты чего тут стоишь? Не видала, к кому пошел батюшка, не к Пашкову?
— К нему. Говорят, плох. А вы далече собрались?
— Да туда же.
Наталья входила в хату к свекру с замиранием сердца. На нее пахнуло чем-то далеким-далеким. Отсюда, после того как Митяй построил хату, она перебралась на новоселье, но первое время была здесь частой гостьей.
Да ведь теперь и свою хату она посещает очень редко. Придет, приберет, посидит, а потом снова к Арине. И только сейчас она стала подумывать о переселении в свой дом.
Навстречу пахнуло воском и ладаном. Афиноген Пашков лежал на широкой скамье под образами, обрамленными белыми рушниками. В лампадке светился ровный немигающий огонек. На столе в изголовье горела восковая свеча, а на развернутом платке лежали святые дары. Поодаль стояли женщины с угрюмыми, постными лицами. Было тихо, слышалось дыхание людей.