— Я очень сомневаюсь в достоверности этих сведений. Они преувеличены.
— Мы не имеем права недооценивать и преуменьшать силы противника.
— Точно так же — переоценивать и преувеличивать. Это может отрицательно сказаться на боевом духе нашего командного состава. Двадцать полков! — удивился Паршин. — Из каких источников получены эти сведения?..
— Сведения доставлены нашей разведкой, — нахмурив седоватые брови, ответил комбриг Соколов, бывший полковник, военный специалист, работавший на советскую власть и сумевший войти в доверие. На него была возложена ответственная задача организовать оборону города. В скрипучем голосе Соколова слышалось раздражение.
Паршин пожал плечами и не нашелся что ответить.
— К сожалению, наша разведка работает плохо, — поддержал Паршина начальник пехотной школы курсантов, покручивая рыжие усы. Это был старый фронтовик, окончивший командирские курсы. — Кто станет отрицать, что у нас плохо налажена связь и слабая разведка, — обратился он к Соколову. — А что вы намерены делать с дезертирами?
— Отправить в тыл, — ответил за Соколова комендант.
— В какой тыл? Где тыл? Где вы возьмете людей для конвоирования двух тысяч человек дезертиров, когда на счету каждый красноармеец, — горячился Паршин.
— Менее злостных, — заскрипел голос Соколова, — вооружить винтовками, а более злостных направить для рытья окопов на подступах к городу.
— Да-да. Пусть эта сволочь поймет, чего она достойна, — добавил молчавший до этого командир батальона, мало походивший своим гражданским видом на военного человека.
— Это что же выходит? Первые начнут разлагать части, а вторые — разбегутся и пополнят ряды противника. Так по-вашему? — иронически заметил Паршин.
— Что же вы предлагаете? — спросил удивленно командир батальона, и на его губах появилась улыбка, как будто он что-то знал, но не говорил.
— Драться, использовав имеющиеся силы, не привлекая дезертиров, которые могут деморализовать гарнизон, — решительно ответил Паршин.
— Драться! — энергично подтвердил рыжеусый начальник школы.
— Но против этого никто не возражает, — ответил Соколов, высоко приподняв плечи, и медленно обвел всех взглядом.
— Но ведь вы за применение тактики полевой войны, которая требует значительных людских резервов и достаточного количества огневых точек, — возразил Паршин. — Тонкой разжиженной цепочке грозит разрыв. И даже люди, героизм которых доходит до высшего своего проявления, ничего поделать не могут.
Соколов, плотно сжав губы, пристально и недружелюбно смотрел на молодого командира коммунистической роты.
— Это так, конечно, — согласился комендант с Паршиным, — но какой же выход?
Соколов хотел что-то сказать, но его опередил Паршин.
— Сконцентрировать все силы в городе, оставив на самых близких подступах боевые ударные группы.
— Мы не можем подвергать Тамбов разгрому! — воскликнул Соколов. — В этом случае противник применит артиллерию.
— Надо было во-время и настойчиво добиваться у штаба Южного фронта материальных и людских подкреплений, — бросил начальник школы.
— Мы обращались. Штаб Южного фронта молчит, — ответил комендант.
— Если мы не примем тактику уличных боев и выдвинем наши силы далеко за пределы города, мы окажемся в катастрофическом положении, — не унимался убежденный в своей правоте Паршин.
Совещание окончилось поздно и не внесло ясности. Паршину казалось, что вопросы не разрешены, что командование не проявляет оперативности, которая настойчиво диктовалась нависающей угрозой налета. Может быть, это происходило потому, что не все верили в столь стремительное продвижение противника. Неприязнь и недоверие Паршина к Соколову не рассеялись, а, наоборот, возросли и укрепились. Кто знает, что на самом деле представляет собой комбриг Соколов? Не тайный ли он враг советской власти и, может быть, ждет только, чтобы в удобный момент нанести удар. Попробуй-ка, разберись. Все говорили хорошо, предложения высказывали обоснованные, планы с военной точки зрения тоже как будто правильные, а что получится на деле — неизвестно.
Когда Хрущев и Паршин возвращались в штаб, на улицах было почти безлюдно. Копыта всадников звонко цокали по каменной мостовой.
Изредка проносился конный или сурово окликал патруль: «Стой! Кто идет?» И снова замирал город, и только на окраинных улицах тоскливо завывали собаки. Воздух еще не очистился от дневной пыли. Пахло сеном и конским пометом.