— Э-эй, краснопузые!.. Сдавайтесь! Чем стрелять будете?
— Для вас найдем! — мрачно отвечали бойцы и меткими выстрелами ссаживали крикунов.
Рассветало. Стрельба с обеих сторон утихла. Видимо, белые готовились к новой и последней атаке. Паршин подошел к Устину и тихо спросил:
— Как с патронами, товарищ Хрущев?
— Маловато. Думаю, один раз отобьемся, а в другой — как бы нас живыми не сгребли.
— А мы в штыки!..
— Нешто так. Только мало нас.
— Пройдемтесь, товарищ Хрущев.
Устин оставил у пулемета Зиновея и пошел вслед за Паршиным. Тот вполголоса разговаривал с бойцами.
— Товарищи, настал момент, когда нужно быть крайне осторожным. Тишина такая не спроста. Противник знает нашу слабость, в любую минуту может атаковать нас с фланга и зайти в тыл, а патронов у нас — с гулькин нос. Передайте по цепи, что сейчас мы будем отходить на станцию. Товарищ Хрущев остается со вторым взводом для прикрытия и, по мере нашего продвижения, отходит сам. Предупреждаю: без крайней нужды не стрелять. Беречь патроны. Соблюдать тишину. Все, товарищи.
Через час, когда рота погрузилась в вагоны, Петр и Устин подошли к паровозу. Машинист выглянул в окошечко и, сделав руки лодочкой, спросил:
— Отправляемся, товарищ командир?
— Без сигнала. Скорость со станции не более пятнадцати километров. Давайте.
Поезд плавно тронулся с места, двигаясь среди товарных составов.
Вот он миновал стрелки, вышел на главный путь.
— Нажимай! — крикнул Паршин. — У переезда бронемашина!
— Вижу!
У открытых дверей бронемашины с четкой надписью «Каледин» стоял офицер в чине сотника и курил папиросу. Внезапно он приветственно поднял руку и помахал мчавшемуся эшелону.
«Странно»! — удивился Паршин и ответил на приветствие. Поезд проскочил переезд без единого выстрела с обеих сторон.
— Что бы это могло значить, а? — спросил Паршин.
— Черт его знает… — пожал плечами Устин. — А нашарахать бы мог.
— Случай, должен вам сказать, прелюбопытный, — заметил машинист.
— Да-а, — задумался Паршин. — А город все-таки продан предателями.
XIII
Быльников открыл тринадцатую страницу своего письма к жене.
Он его прочитал и вдруг почувствовал такое отчаяние, что не мог взять себя в руки. Он вскочил и в приступе ярости разбил флягу с вином. Потом, успокоившись, сел и убористым почерком написал:
«Если бесчинствуют офицеры, то что говорить о казаках, о нижних чинах. Донцы возродили старые казачьи традиции и дедовские обычаи «ходить за кафтанами да дуванить чужое добро». Они забыли, что охотятся не за купеческими стругами, бросая клич «сарынь на кичку», а за мужичьим скарбом, что это не туретчина XVII века, а русская земля и что грабят-то они русский народ, породивший казачество. И не сегодня, так завтра народ могучей рукой осадит скакуна, добытого у того же мужика, и скажет он родному сыну: «А ну, слазь с коня, окаянный сын, я тебя породил, я ж тебя и убью, подлая собака…» И близок час!»
Быльников закрыл дневник и, склонившись над ним, долго сидел задумавшись. Перед ним проходит вся его так незадачливо сложившаяся жизнь — вереница скучнейших лет, когда год кажется десятилетием. Да. Вера была права. Он помнит, как она плакала и просила его остаться, потому что любила. Она не пошла за ним, любя родину сильнее. И любовь эта выше и прекраснее. А он болтал о каком-то долге. Жестокое и непростительное заблуждение. Быльников резко встал и прошелся по комнате. Непонятная сила еще удерживала, не пускала его, словно ступал он по клейкому полу, с трудом отрывая от пола ноги. «Ну хорошо, — соглашался он и задавал себе вопрос: — Но что же дальше?» И когда ему нарисовался переход на сторону красных как логическое завершение его размышлений, он испугался и удивился. Но лишь только ему представилось, как все это может произойти, он засмеялся. Предприятие было заманчивым, но страшноватым, и осуществить его не так-то легко.
«Допустим, что я подговорю казаков, но это долгая и небезопасная история. А если увести с собой полсотни якобы в разведку? Дело тоже рискованное».
Идея о побеге взволновала его и стала приобретать все более и более ощутимые формы. На душе стало легче, и сам он весь преобразился. Итак решено. Он заручится согласием двух-трех казаков, а те сами найдут охотников среди своих товарищей, уже давно истосковавшихся по дому. К таким он присмотрелся. Это ординарец Кучумов и казак Додонов. Надо действовать немедля и быстро.
— Кучумов! — позвал он казака.
Казак С лукавым лицом и хитроватыми глазами вскочил в комнату и остановился перед сотником.