— У тебя есть водка?
— Никак нет, господин сотник, — улыбнулся Кучумов.
— Ну и не надо… Ты всегда улыбаешься, тебе, должно быть, очень весело.
— Никак нет…
— Садись Кучумов. Садись! Я тебе приказываю.
Казак сел.
— Ты вот, Кучумов, не хочешь воевать… — начал Быльников.
— Никак… — попытался вскочить казак.
Быльников удержал Кучумова за гимнастерку.
— Да сиди ты… тараторка. «Никак, никак…» Вчера ты с казаками был на постое в одном доме. Соседка рассказала, что хозяин — коммунист, ушел с красными. Ты возмутился: «Мы уйдем, а придут красные, и доносчику не поздоровится» — и пообещал о доносе рассказать хозяевам.
Улыбки исчезла с лица Кучумова.
— Успокойся, казак. Нас никто не слышит, и о нашем разговоре никто не узнает. А теперь расскажи, что вчера вершил хорунжий Назаров?
Кучумов попробовал улыбнуться, но мигом смахнул улыбку и опасливо осмотрелся. На лбу выступили крупные капли пота.
— У реки Сосны из нагана расстрелял двух коммунистов, их баб изнасиловал.
— У тебя есть дети, жена?
— Есть.
— А хотел бы ты их видеть?
— Да, — вздохнул казак.
— Вот видишь, Кучумов. Значит, войну надо кончать?
— Да кубыть так.
— Так, Кучумов.
— А еще слыхал, — осмелел казак, — господин Назаров сбирается взять с полсотни казаков, захватить барахлишко да податься на Дон.
— Ах, вот оно что! Любопытно, любопытно! — нервно засмеялся Быльников. — Ну, иди. Только, — он нахмурился и погрозил пальцем, — никому ничего не болтай.
— Спаси бог!
Казак выбежал на улицу громко стуча сапогами.
Быльников открыл четырнадцатую страницу своей тетради и записал:
«Вчера хорунжий спросил у захваченного в плен красноармейца: «Когда мы перебьем вас? Когда вы устанете воевать, будь вы прокляты?!» Тот ответил: «Лес ножом не вырубишь. Мы только начали, а кончим, когда от вас ничего не останется. Уж это будет только так. Вас все менеет и менеет, а нас все прибывает».
Время чертовски быстро движется. У меня для размышления не остается досуга, в то время как Кучумов не утруждает себя размышлениями. У него все сложилось в процессе войны. Он лучше видит и лучше знает. Ясно, что воевать он не хочет и не будет. Он ждет минуты, когда рука, схватившая и ведущая его, ослабнет и разожмется. Он вырвется и, смеясь, пойдет на нас. Это и будет конец…»
Быльников услышал грузные шаги казака, захлопнул тетрадь и положил ее в сумку.
— Что тебе? — удивился сотник, увидев Кучумова.
— А вот — принес, — ответил казак и поставил на стол бутыль со спиртом, которого хватило бы на компанию заправских кутил.
— Это ты откуда столько?
— В Ельце-городе казаки завод трошки пощупали, — ухмыльнулся Кучумов.
Быльников налил спирту себе и Кучумову.
— Ну, смотри, Кучумов, все, что ты узнаешь или услышишь о казаках и о хорунжем Назарове, докладывай мне. — Быльников помолчал, нерешительно трогая стакан, затем пристально посмотрел в умные карие глаза казака. — Узнай, кто из станичников настроен бросить войну и… на кого вообще можно положиться.
Кучумов больше не вскакивал, не говорил «слушаюсь». Он молчал, тихонько постукивая сапогом об пол.
Быльников поднял стакан.
— Пей, казак!
Кучумов выпил, не моргнув глазом.
— Все, как вы сказали, будет исполнено точно. Дозволите идти?
— Иди.
С тех пор к Быльникову часто захаживал Кучумов.
Мягко качается черный фаэтон с закрытым кузовом, и вслед за ним безмолвно скачут всадники. Каменисты и пыльны шляхи, проторенные Батыем и Тамерланом. Невесел, мрачен путь генерала.
Километрах в трех от Ельца — Черная Слобода. Там остановился штаб генерала Мамонтова. Туда в черном фаэтоне приехал генерал.
В просторной комнате с полом, окрашенным в желтый цвет, прохладно и светло. На розовой стене висит большая карта Российской империи и портрет Деникина. Карта исколота булавками по всем параллелям и меридианам. Видимо; она пережила не одного полководца. Сейчас на ней синими флажками отмечается рейд конного корпуса Мамонтова. Путь извилист. На столах топографические карты-десятиверстки. Стучат машинистки и поминутно гудит военно-полевой телефон «фонопор».
Мамонтов медленно подходит к карте и, перекатывая из одного угла рта в другой папиросу, зорко вглядывается в карандашные линии, которыми отмечен несложный стратегический маневр. Путь к Таловой флажками не обозначен. Там левой колонне корпуса Богучарская дивизия дала жестокий отпор. Колонна повернула на Тамбов. Так был изменен путь. После Тамбова пали Козлов, Лебедянь, Раненбург, но все это было не то, о чем помышлял Мамонтов. В Ельце, на горе Аргамачской, генерал приказал установить орудия и открыть по вокзалу огонь. Станция разрушена и сметена с лица земли, но и это не принесло удовлетворения рассвирепевшему генералу.