Пожилой красноармеец сложил газетку и бережно спрятал ее в карман.
По улице стройно прошел небольшой вооруженный отряд. Сзади, стараясь попасть в ногу, шли женщины, пожилые мужчины с лопатами и ломами.
Несколько человек пели:
Прохожие останавливались, смотрели вслед. Пожилой красноармеец и Устин привстали, чтобы лучше видеть. Отряд ушел за Кольцовский сквер. Сквозь городской шум еще доносилось:
— Сами! — сказал пожилой красноармеец, глядя себе под ноги. — Сами.
— А земля теперь будет у землеробов, навсегда, — сказал Устин. — Сами мы ее завоевали…
— Уж это только так, — уверенно проговорил красноармеец с бородой.
— Хрущев! — послышалось сзади.
Устин обернулся.
— А-а, товарищ командир! — крикнул он. — Вас и не узнать.
Чисто выбритый и коротко остриженный, Паршин казался помолодевшим. Фуражка сидела на нем ладно, ботинки были начищены до блеска.
— Ну вот, дружище, мы, кажется, будем вместе. Я уже предварительно говорил с военкомом. Пойдем к нему.
Они быстро взбежали по лестнице наверх. Служащие военкомата уже сидели за своими рабочими столами. На большом «ундервуде» выбивала дробь машинистка. В комнатах и кабинетах стрекотали телефоны. По коридорам и лестницам бегали вооруженные люди с пакетами, бумажками, донесениями и рапортами. С улицы доносился шум, песни проходивших строем солдат.
В углу большой комнаты стояли винтовки различных систем. Из-под брезента виднелись пачки папирос и махорки.
— Проходите, не толпитесь здесь, — поминутно напоминал дневальный.
Увлекая за собой Устина, Паршин вошел в кабинет к военкому Холодову.
— Вы что умеете делать? — спросил военком сразу, обращаясь к Устину.
Устин подобрался, вытянулся и ответил:
— Кавалерист, пулеметчик.
Военком зажег спичку, но, прежде чем поднести ее к папиросе, оценивающим взглядом окинул Устина и спросил документы.
Перевертывая листки красноармейской книжки, он внимательно просматривал заполненные графы.
— Ого! — заметил Холодов, вскинув брови. — Вы староармеец. Вам уже пора полководцем быть, — засмеялся он, возвращая книжку.
— Я в плену был… в немецком, — ответил Хрущев и почувствовал, как горячая кровь ударила ему в лицо. Для Устина горьким было это признание, и именно сейчас, когда военком метнул на него пронзающий взгляд.
— Но военное дело-то вы не забыли? Вот товарищ Паршин рассказывал мне о том, как вы дрались. Садитесь. Я решил оставить вас в резерве при военкомате.
Вертя в пальцах красный карандаш, Холодов уставился на Устина темнокарими глазами.
— У нас есть, отряд добровольцев, — начал Холодов, — и среди них товарищи, не умеющие владеть оружием. Город, как вам известно, в опасности. Нам дорога каждая минута. Людей мало, оружия мало, боеприпасов мало. Люди обучены неважно, а встретимся мы с опытным и хорошо вооруженным врагом. Это вы знаете. Так вот, немедля возьмите человек пятьдесят и начнете проводить с ними военные занятия. Познакомьте их с винтовкой.
В кабинет вошел человек в военном и доложил:
— Явился по вашему приказанию.
— Дайте в распоряжение командира взвода товарища Хрущева отряд, — показал Холодов на Устина, — и выдайте винтовки для проведения военных занятий. Приступайте, товарищ Хрущев, а вечером зайдете ко мне. А мы с вами, — обратился он к Паршину, — проедем на Задонское шоссе. Вам необходимо познакомиться с рельефом местности и знать, как и где должна быть организована оборона.
Когда Устин вышел из кабинета военкома, в большой комнате стояли молодые ребята и выбирали винтовки. И каких тут не было — и австрийские, и берданы, и тяжелые «гра», и американские винчестеры.
Парень в старой мерлушковой шапке и ватной стеганке вынул затвор из русской кавалерийской винтовки и, направив ее на свет, посмотрел в ствол.
— Раковина, — сказал он, — но зато винтовка своя. С ней ловчей, — и стал привязывать к ней веревку.
К Устину подбегали добровольцы из заводских рабочих, оправляя на ходу рубахи.
— Выходи на улицу строиться, живо! — крикнул Устин и направился к выходу.