«Ах, Додонов, Додонов!» — скрипнул Назаров зубами и поправил черную повязку. Как до глупости легко он попался на удочку этому простоватому на вид станичнику. Ему вспомнилась последняя ночь в лагерях перед походом, мысли и чувства, которые владели им. Перед ним рисовалась тогда ясная перспектива: богатая военная добыча, веселье, карьера, красивая и беспечная жизнь. Была какая-то стройность мыслей, вера в победу. Сейчас ничего похожего. Война затянулась, и конца ей не видно. Казаки утомились. А вот они… они… «Лес ножом не вырубишь. Мы воевать только начали, а кончим, когда от вас ничего не останется». Да, они не устали.
Назаров встал, запахнул шинель и, ковыляя, поплелся к соседнему костру. Там не спали.
— Вот я и гутарю, — горячо рассказывал тщедушный казак, шепелявя и комкая слова. Кашель поминутно прерывал его речь. — Ну вот: кубыть бы ее, земли, мало было, а то ее невпроворот. Расея — она велика, и земли всем хватит. Ее поделить надо с разумом. Нам, мол, вашей не надо, а вы на нашу рта не разевайте. Все бы это миром, гляди, и не сидели тут, а подсолнухи лузгали да около баб грелись… — Говоривший снова зашелся кашлем.
«Всяк про свое, — подумал Назаров. — Не то! Не о том!» Он чувствовал, что надвигается что-то страшное и неотвратимое.
Он свернул к другому костру, над которым казаки трясли шаровары и гимнастерки, уничтожая паразитов. Назаров двинулся дальше. Над одним из костров на рогульках, воткнутых в землю, висели котелки. Греясь у яркого пламени, сидели казаки. От бивуака веяло домовитостью, уютом. Ближе всех к огню расположился здоровенный казак в расстегнутой гимнастерке, самодовольно поглаживающий волосатую грудь. На гайтане висела медная овальная иконка. Рассказав похабный анекдот, от которого однополчане заливались смехом, он тут же продолжал:
— Приеду в Воронеж — попу молебен прикажу служить.
— А ты был в Воронеже? — спросил молодой казак.
— Бы-ывал. Еще в германскую. Монастырь там. Митрофания мощи. Богатый город. Магазинов разных и за день не обойдешь.
— Ну-у!.. Не брешешь?
— Брешет кобель. Я, слава те богу, в энту войну все города наскрозь прошел. И вот где эта святость самая — мощи, там монастыри и церква. Звону за один огляд полон карман нахватаешь. Вези ребятишкам, вроде как гостинцы. Вот ежели башка на плечах останется, сам увидишь.
— Большевики да коммунисты, поди, раньше твоего обдумали насчет добра.
— Это ты правильно, Башкатов. Только большевики да коммунисты — это что в лоб, что по лбу. Вера у них одна. А вот что с добром они распорядились, это ты верно понял. Смышленый ты, дьявол. Но ты не сумлевайся, звону и тебе перепадет. — И он беззвучно засмеялся, закрыв глаза и сотрясая свои могучие плечи.
— Вот чертяка, — смеялись казаки.
Смеялся и Башкатов, отгоняя от себя фуражкой дым и посматривая в сторону от костра.
— А что это нам за сотника дали? — вдруг спросил он, меняя тему разговора.
— Это у которого морда набок хилится и платком подвязана?
— Во-во! Энтот самый, — торопливым и приглушенным говорком ответил Башкатов.
— Тот, что на одну ногу припадает? — продолжал здоровый казак с гайтаном.
— Ну, да тот же.
— Тот, что…
— Да ну тя к хрену, — отодвинулся Башкатов от костра, помахивая перед собой рукой, словно отгоняя дым.
— Ну, а тебе не все одно, Башкатов, что конь, что кобыла, — засмеялся все тот же казачина.
— Ежели б все одно, люди ходили бы через окно, а то двери ищут, — заметил кто-то.
— Это те, какие благородные, — не унимался казак с гайтаном. — А в нашем деле двери не надобны. Мы зараз больше в окно. Так оно ловчей и ближе. Да-а, так вот, служивые, — подбирая под себя ноги и глядя на костер, продолжал он. — Сотник энтот, что с кривой скулой, видать злой, глазами всех стрижет, а слова говорит — ровно угольки из костра таскает…
— Э-э, станишник, угомонись! — предостерегающе оборвал кто-то из казаков.
Все они вздрогнули и обернулись. Около костра стоял Назаров и пальцами перебирал конец пояска. Башкатова словно водой смыло. Казак с гайтаном злобно глянул исподлобья туда, где секунду назад сидел Башкатов, и злобно подумал: «Вот, стерва, прямо под монастырь подвел». Он быстро застегнул гимнастерку и сделал энергичное движение, чтобы встать.