— Значит, голов не вешают?
— Наоборот. Необыкновенный подъем, в особенности после этого воззвания.
— Вот в этом-то наша и сила! — загорелся военком. — Поддержка со стороны населения, горячее сочувствие к нам граждан. Вот наши резервы. Это увеличивает наши силы. В этом наше преимущество, которого у врага нет. А ведь и рабочие и парнишка, которые просились в отряд, обязательно придут. Кстати, — заметил он, — вчера я шел через площадь Третьего Интернационала и залюбовался Хрущевым. С каким воодушевлением занимается он с ребятами. В нем есть это умение увлечь, зажечь людей.
Паршин с удовольствием выслушал похвалу другу и вставил:
— Тоже наши резервы.
— Да. Совершенно верно. Ведь мы, — пододвигая к Паршину стул и садясь против него, продолжал Холодов, — в военных академиях не учились. Наш командный состав пополняется за счет таких, как Хрущев. Ведь не скажешь белой погани: подождите, мол, вот мы обучимся военному делу и тогда будем с вами воевать. История не отпустила нам для этого времени. Мы учимся в жестокой, смертельной борьбе.
Застрекотал телефон. Холодов снял трубку, и по тому, как он на носках прошел к столу, расправляя закрутившийся шнур, и сел за стол, Паршин понял, что передают что-то важное. Придвинув чистый лист бумаги, Холодов ничего не записывал, а только постукивал тупым концом карандаша по столу. Паршин следил за лицом Холодова, стараясь понять, о чем может идти речь. Холодов слушал, изредка произносил слово «да». Он привстал и, глядя на карту, то мрачнел, то широко открывал глаза, словно чему-то удивляясь, но ни разу не улыбнулся. Через некоторое время Холодов повесил трубку на рычажок.
— Ну вот, — сказал он после некоторого молчания настороженному Паршину. — Вести невеселые. Задонский полк с тяжелыми боями отходит вдоль Задонского шоссе. Правая колонна Мамонтова заняла Касторную и движется на Воронеж. Левая колонна заняла Усмань.
Паршин взял планшет и, теребя ремешок, задумался.
— Сейчас сообщили, что сегодня в шесть часов вечера на площади Третьего Интернационала назначен городской митинг, так что ты иди, отдохни часок и приходи сюда.
— Хорошо. Я найду Хрущева и схожу с ним в госпиталь проведать раненого товарища. В эти дни не было досуга, а завтра неизвестно — придется ли.
Холодов вместо ответа кивнул головой, провожая Паршина добрым взглядом.
Не доходя до площади, он встретил взвод Хрущева.
— А командир где? — спросил он у молодого, бойкого парня, ведшего отряд.
Парень взял под козырек и, пристукнув каблуками, что, видимо, ему самому нравилось, ответил:
— Товарищ командир взвода пошел в госпиталь.
«Ишь, как подтянул, — подумал Паршин, глядя вслед четко отбивавшему ногу отряду. — Как-то будут в бою?»
Несмотря на опасность, надвинувшуюся на город, в госпитале строго соблюдали установленный порядок. Прежде чем попасть к Блинову, надо было вызвать дежурную сестру, попросить разрешения у старшей сестры, ответить на ее вопросы и выслушать несколько предупреждений: громко не разговаривать, долго не задерживаться, не утомлять больного и непременно надеть халат.
Стараясь не грохать сапогами, Паршин в сереньком халате вошел в палату. На койке с бледносерым, заросшим щетиной лицом лежал Зиновей. Был он худ, но весело улыбался. Рядом стоял Хрущев.
— Ничего, ничего, товарищ командир, — зашептал Зиновей, — садитесь прямо на койку.
— Как твои дела, Блинов? Как рана?
— Заживает, — зашептал Зиновей.
— Ты что, голос потерял?
— Не-е, привык. Не велят шуметь. Тут есть совсем плохие.
— Скоро выпишут?
— Должно быть, не задержат. Намедни доктор обнадежил. Ты, говорит, Блинов, еще не одному беляку голову оторвешь. Я сам так думаю, товарищ командир. Боль небольшая. Крови я много потерял, ослаб дюже. А теперь питают, не жалуюсь. Ну, а что слыхать в городе, товарищ командир? Сестры да врачи только утешают. Это их такое дело. А как оно на самом деле? Устин, что в городе?
Паршин заметил, как бесшумно вошла в палату старшая сестра и, не глядя ни на кого, остановилась у окна. В грудном карманчике белого халата поблескивал термометр. Она чем-то напоминала Надю Болдину, такая же светловолосая, белолицая, только немного выше ростом. На вид ей было лет двадцать пять. Разговаривая с Зиновеем, Паршин чувствовал на себе ее взгляд. Несомненно, она прислушивалась к их словам, а может быть, хотела что-то спросить.