— Стой! Стой!
Они приближаются. Выстрел на миг освещает стоящих впереди людей. Они машут руками.
— Руби! — бросил назад Быльников, скрипнув зубами, и несколько клинков просвистело в воздухе. Замерли позади крики, впереди вновь мелькнула искра и грохнул выстрел. И вслед за ним тотчас же затрещали винтовки и зачастил пулемет. Рядом шарахнулся чей-то конь и, падая, подмял под себя уже безмолвного всадника. Кто-то вскрикнул, и голос утонул в топоте. И только успев отметить это, Быльников ощутил горячий укол в лопатку и стал клониться на бок. К нему тотчас же подскакал Кучумов.
Отряд въехал в кустарник, с треском ломая сучья. На фоне темносерого неба вырисовывались черные деревья. Пахнуло теплом. Кучумов соскочил с лошади. Впереди за колючей проволокой мгновенно выросли фигуры людей. Защелкали затворы винтовок. Послышался требовательный окрик:
— Стой! Кто такие?
— Не стреляйте! — ответил Кучумов. — Мы с того стана, передаемся вам.
— Бросай оружие! Выходи сюда!
Вспыхнул трепетный огонек зажигалки, затрещала сухая хвоя.
Додонов опустил на землю обмякшего сотника.
К Кучумову вышли люди с винтовками на изготовку.
Отряд был в несколько секунд окружен кольцом красноармейцев.
— Конные?.. Сколько человек?.. Паныч, Трушин, Зайцев, принимай оружие, — приказывал кто-то невидимый.
— Кто у вас старшой?
— Я, — ответил Кучумов, — командир ранен.
— Какой части?
— Первой сотни, сорок девятого полка.
— Сколько человек?
— Было двадцать девять, зараз не знаю.
Казаки складывали в кучу винтовки, шашки, по одному заходили за проволоку и строились в ряды.
— Посчитай, Паныч, сколько их.
— Двадцать один с командиром…
Стрельникова в строю не было.
— Ну вот-вот, еще б чуток, и я с пулемета срезал бы всех начисто, да они во-время остановились, — заметил пулеметчик.
Пленных разглядывали с любопытством.
— Несите своего командира, — приказал взводный, — Трушин, проводи.
Один из казаков попросил закурить.
— Нет. Не могу я тебе дать закурить, душа не налегает, — решительно отказал красноармеец и зло выругался.
— Что это вы нас так плохо привечаете? — обиделся казак.
— Э-э! — удивился тот же красноармеец. — А вы думали, что мы вас в гости ждали! Нет, вы погодите. Мы еще проверим вас, зачем да для чего вы припожаловали. На языке-то ведь одно, а на уме другое. Мы еще в душу к вам заглянем, а уж потом очищаться пошлем. Крови нашей на ваших руках немало.
— Ну, знамо дело, — постарался смягчить разговор другой красноармеец, — ежели с чистой совестью они пожаловали, то тогда хорошо. Покажут себя, и все по порядку пойдет. На, закуривай, — протянул он кисет.
— А тот, раненый, — спросил третий, — он кто ж, ахвицер? Гм… Это что ж ему попритчилось к нам лезть?
— Да что, — ответил четвертый, — почуял, что дело ихнее того, не шибко дюжее и не дюже шибкое, вот и подался.
Кучумов и Додонов уложили сотника на носилки.
— Ну, как нонче его величать-то, благородие али еще как? — начал первый санитар, ухмыльнувшись. — Товарищ?.. Так какой он нам товарищ?
— В брянском лесе у него товарищи, — ответил второй санитар.
— Ну, что за разговоры развели! — прикрикнул взводный.
— Это мы так, промеж себя, товарищ взводный.
— Ведите пленных в штаб батальона, а там скажут, куда их направить, — приказал командир взвода.
Пленные пошли, унося с собой раненого сотника.
— А лошади у них справные, — продолжали разговор красноармейцы.
— Ну, а то? У мужиков разве мало справных. Они, как какая отощала, так ее мужику, а от него отымают сытую. Во как!
— Смоляков, дай-кось докурить.
— На, Митрич, крепачка сверни.
— Нет, я докурю, в остаче смака больше.
— Ну, земляки, чрезвычайное происшествие. Беляки в гости пожаловали. К добру это аль к худу?
— Если сдаются — к добру.
— Да и так сказать, — задумчиво заметил красноармеец, который давал закурить казаку, — если они это с повинной, то есть ото всего сердца, ну-у… повинную голову и меч не сечет.