— Я тебе еще раз повторяю, Педро, нам ничего не известно об этой болезни, мы не знаем, что нужно делать.
— Вы не могли бы приехать?
— У меня здесь пятьдесят человек с такими же симптомами.
Педро медленно стащил с головы наушники.
— Идите-ка спать, я останусь с ним, — предложил он остальным.
Они все слышали разговор через усилитель. Шапиро ушел, матеря в сердцах неизвестно кого. Энди, Элкью и Мэрион остались дежурить вместе с Педро.
Дэнни метался в бреду всю ночь, непрерывно повторяя имя жены: Кэтти... Кэтти... Кэтти... Голос его постепенно слабел, а под утро он сбросил с себя одеяла и сел на койке с открытыми остекленевшими глазами. Педро силой уложил его на место и сделал все возможное, чтобы сбить температуру до следующего приступа.
Утром температура немного спала. Рохас счел это хорошим признаком и даже позволил себе немного вздремнуть, когда в палатку ворвался босой и заспанный Маккуэйд.
— Педро, загляни в мою палатку. У одного из ребят сильный жар и, по-моему, он умирает.
Рохас быстро собрал лекарства.
— Спасибо, Педро.
— Когда он придет в себя, заставьте его выпить как можно больше сока. У него обезвоживание организма. А я вернусь, как только смогу.
Дэнни открыл глаза. Все вокруг было как в тумане. Он попытался что-то сказать, но из груди вырвался только хрип. Сильные руки приподняли его, и он почувствовал на губах вкус сока. Присмотревшись, Дэнни различил лицо Хуканса. Все плыло перед глазами, и он напрягся, чтобы стряхнуть с себя эту бредовую пелену. И тут же кинжальная боль прокатилась по всему телу.
— Тихо... тихо, братан. — Энди обнял его за плечи. — Выпей еще сока.
С трудом проглотив пару глотков, Дэнни, тяжело дыша, привалился к груди Энди.
— Я умру...
— Да ты что, спятил?
— Я знаю... я умру.
Элкью стало не по себе от уверенности Дэнни и от того, как страшно осунулось его лицо.
— Это то же самое, что и малярия, так что держись, старик, — бодро сказал Джонс. — Пару дней, и будешь на ногах.
И тогда Дэнни заплакал.
Энди, Мэрион и Элкью молча смотрели, как слезы катятся по его небритым щекам, и холод жуткого предчувствия охватил их сердца. Они так привыкли видеть Форрестера сильным и уверенным в себе, что вид Форрестера сломленного, Форрестера, воющего от боли, как побитая собака, просто ошарашил их.
— Все болит... все больно... Я хочу домой... А мы все воюем и воюем... Мы никогда не вернемся... никогда...
— А он прав, черт возьми, — прорычал Энди. — Если нас и отправят домой, то уже в гробу.
— Ты-то чего завелся? — укоризненно спросил Элкью, но Энди уже понесло.
— Сначала Ски, потом Левин и Бернсайд. Думаете, на этом конец? Как бы не так! Корпус всех нас сожрет. Если не получишь пулю, то сдохнешь от лихорадки, дизентерии, сгниешь в джунглях!
— Тебе просто жаль самого себя, — тихо заметил Мэрион.
— Ну и что? Морпехам запрещено жалеть себя? Запрещено тосковать по дому?
Дэнни снова скрутило от боли.
— Ну что же ты замолчал, Мэри? — яростно прошипел Энди, — Давай, расскажи ему какую-нибудь героическую историю из твоих чертовых книг!
— Слушай, Энди, заткнись, а? — беззлобно попросил Мэрион.
— Ты погляди на него. — Энди кивнул на корчащегося от боли Форрестера. — Тебе что, нравится смотреть, как он плачет?
— Знаешь, Энди, почему бы тебе не смотаться отсюда на первом же транспорте? — взорвался Элкью. — Хочешь, помогу?
— Да заткнитесь вы оба! — не выдержал наконец и Мэрион. — Мы все здесь в одной лодке. Чего вы ожидали, когда шли в морскую пехоту?
— Сраных орденов и заупокойной мессы, — огрызнулся Энди и вышел из палатки.
Три дня они посменно дежурили у койки Дэнни. Док Кайзер приезжал в лагерь третьей роты, чтобы переправить на Байкири тех, у кого была более легкая форма болезни. Но таких, как Дэнни, перевозить было очень опасно, ведь тогда врачи очень мало знали об этом вирусе, переносимом комарами и мухами.
За день до Рождества второй батальон находился в жалком состоянии. Лагерь на Байкири больше походил на морг. Даже те, кто был здоров, стали нервными и раздражительными. Я, вероятно, тоже находился на пределе, поэтому, когда индеец и Гомес вернулись на Байкири из третьей роты, старшина Китс отправил туда меня.
Когда я сошел с «аллигатора» на берег, меня встретил Мэрион и повел в палатку связистов.
Я не видел Дэнни пять недель и был потрясен переменой в его облике. Он выглядел как настоящий скелет — заросший, бледный, измученный болью и жаром. Я, конечно, знал, что он болен, но не ожидал увидеть живой труп.
— Привет, Мак, — прошелестел он.
Я сел к нему на койку.
— Ну, как ты?
— Как видишь.
В палатку вошел Рохас. Поздоровавшись со мной, он сунул термометр в рот Дэнни и взял флягу с соком, которую оставил ему утром. Она была полной.
— Черт возьми, Дэнни, как ты собираешься выздоравливать? Ты же даже глотка не выпил!
— Я... я не могу.
Педро тихо выругался и вышел из палатки. Я последовал за ним.
— Что происходит, Педро?
— Не знаю, Мак. Лихорадка то проходит, то возвращается. Но он же ничего не ест. Уже целую неделю ничего не ест!
К нам подошел Эрдэ, который принес из столовой котелок с обедом.
— Привет, Мак. Надолго к нам?
— На пару дней, — буркнул я. — Дэнни что-то совсем плох.
— Не жрет, паразит. Может, поможешь покормить его?
— Ты иди обедай, а я сам управлюсь.
Забрав у Эрдэ котелок, я вернулся в палатку.
— Ну-ка, больной, давай обедать. Смотри, что Эрдэ упер для тебя из столовой. Индейка! Пальчики оближешь.
Он молча отвернулся, но я не собирался так просто сдаваться.
— Послушай, сукин сын. Или ты будешь жрать, или я заткну тебе этот обед в задницу, усек?
Дэнни чуть улыбнулся. Я помог ему сесть и с грехом пополам заставил съесть немного мяса.
— Надеюсь, меня не стошнит, — мрачно пошутил он, откинувшись на подушку.
— Я тоже надеюсь, иначе придется повторить, — серьезно ответил я.
— Хорошо, что ты приехал, Мак.
Я кивнул и принялся разбирать свой «эрдэ».