Неохотно я отпускаю её и смотрю на огонь.
— Что это было? — шепчет она в тишине. — Почему ты так на меня смотрел?
— Как?
— Как будто ты искал... призрака.
Полено потрескивает, пожираемое пламенем, и я предлагаю ей маленькую правду.
— Может быть, так и было.
Она еще больше расслабляется в моих объятиях, и я наслаждаюсь ощущением того, что она немного ослабила свое сопротивление.
— Это связано с тем, что я отключаюсь?
Я киваю.
— Ты знаешь многих людей, похожих на меня?
— Только одного, — я молчу, пока она смотрит на меня своими пытливыми глазами, но я не смотрю на нее. Я не могу. Не сейчас. — Моя мама.
— Что с ней случилось? — ее голос мягче, чем тишина, даже когда она нарушает ее, наносит удар и отказывается оставить рану в покое.
— Почему ты думаешь, что что-то случилось?
— В таких ситуациях всегда что-то происходит. Люди по-разному справляются с травмой. Одни интернализируют ее, другие выражают, но факт остается фактом: шрамы останутся навсегда.
— Значит, ты признаешь, что у тебя есть шрамы.
— Я никогда не отрицала того, что они у меня есть.
— Значит, ты просто скрывала их.
Из нее вырывается длинный вздох.
— В прошлом скрывала. А теперь нет.
— Почему?
— Мама всегда говорила мне, что если я приму свои шрамы, то буду чувствовать себя более комфортно в своей коже. Я хочу чувствовать себя комфортно в своей коже больше всего на свете. Я хочу, чтобы моя голова перестала мучить меня прошлым.
Дрожь проходит по ее телу, и она прижимается ближе ко мне, как будто я — ее безопасное место. Я кто угодно, только не гребаная безопасность, но сейчас я хочу быть для нее убежищем.
— В любом случае, — она прочищает горло. — Твоя мама, должно быть, прошла через определенные обстоятельства, чтобы дойти до этого момента.
— Когда я был маленьким, она часто испытывала душевные трудности. Иногда она была лучшей матерью на свете — учила меня всему, танцевала со мной, играла, наряжала меня и даже учила чему-то. В другое время она становилась призраком. Это не было временным, не длилось несколько минут или часов. Это продолжалось несколько дней подряд. Она смотрела на меня и видела сквозь меня. Я звал ее, а она меня не слышала. Она говорила, но слова не выходили. Как будто она была заперта в пространстве, до которого я не мог добраться.
Сесилия придвигается ближе, и трение ее кожи о мою заставляет меня почувствовать глубокий бунт. Не против нее, а против самого себя за то, что я никогда не мог забыть эти фрагменты своего детства, хотя это было очень давно.
— Ей стало лучше? — спрашивает Сесилия с легким состраданием. Не жалостью.
— Со временем. Я не видел этого призрака с тех пор, как она была беременна Анникой. Это было девятнадцать лет назад. Разве не странно, что у меня до сих пор сохранились яркие образы тех времен?
— Это не странно. На самом деле, это совершенно нормально. Тебе было сколько? Пять? Шесть? Ты был ребенком, и у любого ребенка, подвергшегося воздействию такого рода образов, возникнет сильная реакция, которая будет усиливаться по мере взросления. Наше восприятие прошлого во многом зависит от нашего душевного состояния во время того или иного события. Любой тип травмы может изменить не только наши воспоминания, но и наши перспективы и личность.
— Ты проводишь психоанализ? — я улыбаюсь ей. — Это меня заводит.
Она игриво толкается в мою грудь и качает головой.
— Тебя все заводит, согласно твоей логике.
— Только когда это касается тебя. Не моя вина, что ты самый сексуальный человек на свете.
По ее лицу поползли красные пятна, и она потерла переносицу, прежде чем прочистить горло.
— Дело в том, что это не твоя вина, что ты так относишься к тому, что случилось в твоем детстве. Но и твоя мать в этом не виновата.
— Как это она не виновата? — я медленно закрываю глаза и на мгновение открываю их снова. — Она родила ребенка, о котором не могла заботиться.
— Это неправда. Ты сказал, что она заботилась о тебе после того, как научилась справляться со своими проблемами с психическим здоровьем. Анни всегда говорила, что твоя мама самая лучшая, и она видит в ней заботливую, ласковую фигуру, а значит, этих эпизодов с ней никогда не было. Говорить, что в психических проблемах виновата она, — это не что иное, как обвинение жертвы. Я понимаю твои проблемы и чувство покинутости, которое ты, должно быть, испытывал, но ты также должен понять, что она остановила бы это, если бы могла. В глубине души она боролась со своими демонами, чтобы иметь возможность вернуться к тебе, и в конце концов ей это удалось. Это та часть, который ты должен радоваться, потому что для борьбы со своими демонами требуется много силы воли, энергии и стойкости.