— Это… это насчет Данкана, Владыка?
— Разумеется, насчет Данкана!
— Мне говорили, Владыка… его поведение…
— Поведение по повторяющемуся образцу, Монео?
Монео склонил голову.
— Если Ты так говоришь, Владыка.
— Сколько времени нужно Тлейлаксу, чтобы поставить нам другого?
— Они говорят, у них есть проблемы, Владыка. Может понадобится аж до двух лет.
— Ты знаешь, что рассказывают мне мои охранницы, Монео?
Монео задержал дыхание. Если Бог-Император проведал о последнем… нет! Даже Рыбословши были приведены в ужас этой дерзкой выходкой. С кем нибудь другим, кроме Данкана, женщины расправились бы по-своему.
— Ну, Монео?
— Мне сказали, Владыка, что он созвал всех поголовно и расспрашивал об их происхождении. На каких планетах они рождены? Кто их родители и как проходило их детство?
— Ответы его не устроили.
— Он напугал их, Владыка. Он был очень настойчив.
— Понимаю. Словно, без конца возвращаясь к одному и тому же, можно в итоге выдавить правду.
Монео было понадеялся, что это, возможно, все, озаботившее Владыку.
— Почему Данканы всегда это делают, Владыка?
— Так изначально был воспитан Атридесами их оригинал.
— Но как это отличается от…
— Атридесы состояли на службе у людей, которыми они правили. Мера их управления была в жизни тех, кем они управляли. Отсюда, Данканы всегда хотят знать, как живут люди.
— Он провел ночь в одной деревеньке, Владыка. Он побывал в некоторых городах. Он видел…
— Все дело в истолковании результатов, Монео. Без вывода свидетельство ничего не значит.
— По моим наблюдениям, он судит, Владыка.
— Мы все судим, но Данканы склонны верить, что это мироздание является заложником моей воли. И они знают, что нельзя творить неправедное во имя правоты.
— Если это то, что он говорит, Ты…
— Это то, что говорю Я, то, что говорят все Атридесы внутри меня. Мироздание этого не позволит.
— Но, Владыка! Ты не творишь неправедного!
— Бедный Монео. Ты не способен увидеть, что я сотворил бездну несправедливости.
Монео лишился дара речи. Он понял, что обманулся кажущимся возвращением Бога-Императора к мягкому спокойствию. Но теперь Монео заметил брожение изменений в этом огромном теле, то, насколько близок… Монео быстро оглядел центральную палату подземелья, припоминая многие смерти, произошедшие здесь, тех, кто здесь был похоронен.
«Пришло ли мое время?»
Лито задумчиво проговорил:
— Нельзя преуспеть, беря заложников. Это — форма порабощения. Один человек не может владеть другим. Мироздание этого не позволит.
Смысл этих слов проникал в сознание Монео — словно закипал на медленном огне — ужасающим контрастом с рокотом преображения, ощущаемого им в своем Владыке.
«Червь на подходе!»
Монео опять оглядел палату подземелья. Насколько же здесь хуже, чем в верхнем помещении башни! До безопасного убежища слишком далеко.
— Ну, Монео, у тебя есть, что ответить? — спросил Лито. Монео отважился прошептать:
— Слова Владыки просвещают меня.
— Просвещают? Ты не просвещен!
— Но я служу моему Владыке! — В отчаянии проговорил Монео.
— Ты провозглашаешь службу Богу?
— Да, Владыка.
— Кто создал твою религию, Монео?
— Ты, Владыка.
— Разумный ответ.
— Благодарю Тебя, Владыка.
— Не благодари меня! Скажи мне, что увековечивает религии!
Монео отступил на четыре шага.
— Стой, где стоишь! — приказал Лито.
Трепеща всем телом, Монео онемело покачал головой. Вот он и нарвался на не имеющий ответа вопрос. А не дать ответа накликать быструю смерть. И он ждал смерти, склонив голову.
— Тогда я тебе скажу, бедный слуга, — сказал Лито.
У Монео мелькнула робкая надежда. Он поднял взгляд на лицо Бога-Императора, заметил, что глаза у него не стекленеют… руки не подергиваются — возможно, Червь не так близко.
— Религии увековечивают смертную взаимосвязь: хозяин-слуга, — сказал Лито. — Они создают арену, привлекающую падких до власти гордецов, со всеми их недалекими предубеждениями!
Монео мог только кивнуть. Не трепещут ли руки Бога-Императора? Не скрывается ли потихоньку это ужасное лицо внутри своей рясы?..
— Тайные откровения бесславия, вот на что напрашиваются все Данканы, — проговорил Лито. — В Данканах слишком много сочувствия своим собратьям и слишком мало тех, кого можно так назвать.
Монео изучал голографические изображения древних песчаных червей Дюны, их гигантские рты, полные зубов — крисножей, вокруг пожирающего огня. Он обратил внимание на припухлости зачаточных колец на рубчатом теле Лито. Не увеличились ли они? Не откроется ли новый рот под укрытым рясой лицом?
— В сердце своем Данканы знают, — проговорил Лито, — что я умышленно пренебрег предостережениями Магомета и Моисея. Даже ты это знаешь, Монео!
Это было обвинение, Монео начал было кивать, затем замотал головой из стороны в сторону. Он подумывал, не попытаться ли ему снова попробовать отступление. Он уже знал по опыту, что назидания, произносимые таким тенорком, не обходя без очень скорого появления Червя.
— И какое же это могло быть предостережение? — спросил Лито. В его голосе звучала насмешливая беспечность.
Монео позволил себе чуть пожать плечами.
Голос Лито вдруг наполнил палату раскатистым баритоном, древний голос, говоривший сквозь века:
— Вы служите БОГУ, вы не слуги слуг!
Монео заломил руки и возопил:
— Я СЛУЖУ Тебе, Владыка!
— Монео, Монео, — проговорил Лито, голос его стал тихим и гулким, — и одного хорошего дела не вырастет из миллиона плохих. Правоту узнаешь по ее устойчивости во времени.
Монео хватило только стоять в трепетном молчании.
— Я намеревался спарить Хви с ТОБОЙ, Монео, — сказал Лито. — Теперь слишком поздно.
Понадобилось несколько мгновений, чтобы эти слова проникли в сознание Монео. Он заметил, как их значение выпадает из любого внятного ему контекста. «Хви? Кто такая Хви? Ах, да — икшианка, будущая невеста Бога-Императора. Спарить… со мной?»
Монео покачал головой.
Лито проговорил с бесконечной печалью:
— И ты тоже минуешь. Будут ли все твои труды забыты, праху подобно?
Пока Лито это произносил, его тело вдруг без предупреждающих примет содрогнулось в ужасающем изгибе, взметнувшем его и сбросившем с тележки. С чудовищной скоростью и силой пронесся его в каких-то сантиметрах от Монео, который вскрикнул и бросился из подземелья.
— Монео!
Зов Лито остановил мажордома у входа в лифт.
— Испытание, Монео! Я испытаю Сиону завтра!
~ ~ ~
Понимание того, что я есть, приходит с вневременным самосознанием, которое не аккумулирует и не отбрасывает, не стимулирует и не вводит в заблуждение. Я творю поле, где центром является мое «я», поле, в котором даже смерть становится лишь аналогией. Я не жажду никаких результатов. Я просто дозволяю быть этому полю, не имеющему ни целей, ни желаний, ни завершенности, ни даже прозрения достижений. В этом поле, всеприсутствующее первичное самосознание является всем. Это — свет, льющийся из окон моего мироздания.
Взошло солнце, рассылая свое жесткое полыхание по дюнам. По ощущениям Лито, песок под ним был нежен и ласков. Только его человеческие уши, слышавшие обдирающий скрежет его тяжелого тела, говорили ему об обратном. Конфликт восприятий, с которым он уже научился сосуществовать.
Он слышал позади себя мягкое шуршание песка. Это Сиона взбиралась к нему на вершину дюны.
«Чем дольше я сохраняюсь, тем уязвимей становлюсь», — подумал он.
Эта мысль часто приходила к нему в те дни, когда он уходил в свою пустыню. Он поглядел вверх. Небо безоблачно, но той насыщенной матовой голубизной, которую Дюна, прежних времен никогда не видела.
Что такое пустыня без безоблачного неба? Как плохо, что нет в нем серебристой тональности Дюны.
Икшианским спутникам не всегда удавалось контролировать это небо, с безупречностью, которую Лито мог пожелать. Эта безупречность была механистической фантазией, а машинами управляют люди, вот и заедает вечно что-нибудь. Но все равно, спутники обеспечивали достаточно жесткий контроль, чтобы подарить ему эту утреннюю недвижность пустыни. Он сделал своими человеческими легкими глубокий вдох и прислушался к движению Сионы. Она остановилась. Он понял, что она восхищается открывающимся видом.