Виктор хотел было ответить, но тут их затормошили люди, расспрашивая и предлагая помощь. Кто-то поинтересовался, запомнили ли они номер такси.
И тогда случилось третье удивительное преображение. Доброжелательный патриарх на глазах съежился, уменьшился, как-то обвис и сник. Невыразительным, тихим голосом старик пролепетал какие-то незначительные слова и боком-боком, быстренько выбрался из толпы любопытных. Виктор тоже не стал вдаваться в подробные объяснения, а протолкался на свободное пространство тротуара. Он сделал несколько шагов, как до него донеслось:
— Все сбудется! Все!
Юноша вздрогнул, остановился, вглядываясь в темнеющую ограду и стволы деревьев. Ему показалось, что он различил слабую колеблющуюся тень руки. Сквозь шум вновь услышал адресованные ему значительные и таинственные слова: “Все сбудется, все!”
— Как же! Обязательно сбудется, товарищ кудесник, буду ждать! — хмыкнул он насмешливо. Ан нет, не так просто оказалось избавиться от заманчивого, сказочного обещания. “Все сбудется”.
“Что — “все”?” — спросил себя и задумался.
Остаток пути к метро Виктор многократно повторял в памяти сцену на троллейбусной остановке. И так и этак получалось славно. Себя проявил — человека спас, и еще образовалось кое-что. Это кое-что было особенно значительным, заманчивым для Виктора. Не то чтобы он верил во всякие такие штуки — знамения и предсказания, угадку да провидение, — но все же не совсем и не верил. Кто-то заметил его в минуту растерянности и прислал помощь. Одобрил и натолкнул. Мол, не робей, парень, обойдется. Поступай по желанию. Здо́рово!
Взволнованный, слегка потрясенный, он шагал бодро к метро, и предстоящий разговор с родителями уже не казался ему таким мучительно неприятным.
Выходит, не сгинул беглец в таежных дебрях. Судьба и случай, воля и удача вывели человека на широкое течение жизни. А шальная пуля, поразившая его на излете, лишь отметину оставила на лбу. Звездный шрамчик. Первые недели стыдился, прятался, кепку поглубже на глаза спускал, но однажды, разглядывая себя в зеркальный осколок, перерешил отношение к собственному уродству. Обругал себя. Дурень старый! Не шрам это вовсе, а знак. Знак чистой воды. И не простой знак, а свыше. Шуточное дело: пуля — в лоб, а человек жив остался! Везение? Нет, знамение!
С той поры еще уверенней двигался по избранному пути…
Но все это было в прошлом, а сейчас он мягко, почти нежно нажимал кнопку электрического звонка в одном из многоэтажных пригородных домов. Добавил в лице лучистости, распустил злые морщины мягкими складками, подобрел глазами. Как-никак, домой вернулся. Остро, коротко вообразил: дверь распахнута и в светлом проеме — Она. Пышные светлые волосы спрятаны под черными кружевами, большие карие глаза глядят умно и спокойно. Губы не дрогнут, но улыбка вдруг полохнет и взгляд освежит.
И действительно, дверь открыла она. И все, как воображал: черное на голове, светлые завитки из-под платка на плечи легли. Но не то это было, совсем не то. Никаких кружев, простой платочек ситцевый. А глаза-то, глаза — чужие, холодные, от злобы светлые. Зыркнула, точно фотомигалка: светло, неприятно.
— Ну, наконец-то! — сказала. — А я уже заждалась.
Тут он и вещички свои приметил. Сложены и поближе к порогу составлены. Сердце екнуло: выдворяет.
— Раздевайся, на кухню проходи.
А он, снимая пальто, уже наливался мутной горечью и злобой. Не интересовали его причины и следствия. Россказни да объяснения. Что же это такое? А язык его тем временем молол, нес чепуху:
— В плохом настроении, хозяюшка? Гость провинился, сынок нашкодил, завистники на работе одолели? Так это все преходяще, минует и забудется.
— Проходи, чаю попей перед дорогой.
Он поежился, ссутулился и, потирая руки, прошел на кухню. Помещение, конечно, не сибирских масштабов, но уютное. Плита белая эмалевая чешская, кухня голубая польская, — интерьер, одним словом. И чаю перед дорогой все соответствовало: бутылка водки “экстра”, яйца с черной икрой, “закрученные”, а потому целенькие и вроде свежие помидоры, дымящаяся картошка в фарфоровой миске.
Покачал головой:
— Значительно.
И добавил:
— Видно, есть серьезные причины.
— Есть.
Села напротив и, когда выпили по стопке, твердо заявила:
— Расставаться с тобой будем.
Не глядел он на свою собеседницу, с аппетитом смаковал холодный помидорчик, но поежился, точно зябко ему стало.
— Потому как вы, дорогой мой, обманщик и вор.
Глаза его совсем провалились, ушли в себя, не стало глаз.