— Мистер X, я был в больнице, но вам пришлось уйти, и я увидел вас мельком. Я слышал, как вы вылечили Люси Дорн. Какое счастье встретить вас просто так, на улице!
— Не прикасайся ко мне! — воскликнул Гейдель, но мальчишка успел схватить его за руку и смотрел на него глазами, в которых плясали звезды.
Гейдель вырвал руку и отступил на несколько шагов.
— Не подходи! — сказал он. — Я простудился и могу заразить тебя!
— Тогда вам не следует гулять вечером. Я уверен, что мои родители быстро поставят вас на ноги.
— Спасибо, но я тороплюсь.
— Это мой ларикк. — Мальчишка потянул за поводок. — Его зовут Хан. Сидеть, Хан!
Ящерица раскрыла пасть и свернулась в шар.
— Он не всегда слушается, — пожаловался мальчик. — Иногда его и силой не заставить ничего сделать. Он стабилизирует себя хвостом… Хан, сядь для мистера X!
Он дернул за поводок.
— Не надо, сынок, — сказал Гейдель. — Наверное, он устал. Мне пора идти. Может быть, мы еще встретимся.
— Может быть… Рад был вас встретить, сэр. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Гейдель перешел улицу и двинулся дальше.
Машина остановилась рядом с ним.
— Эй, вы ведь мистер X? — спросил мужской голос.
Гейдель обернулся.
- Да.
— Мне так и показалось. Я обогнул целый квартал, чтобы увидеть вас.
Гейдель отступил от машины.
— Могу подбросить вас в любое место.
— Не надо, я уже почти пришел.
— Вы уверены?
— Абсолютно. Но все равно, спасибо.
— Ну что же… Меня зовут Уайли.
Мужчина протянул руку из окна.
— У меня руки грязные, я испачкаю вас, — торопливо сказал Гейдель, но мужчина все-таки схватил его за левое запястье, крепко сжал, убрал руку, и машина поехала дальше.
Гейделю хотелось крикнуть всему миру:
— Да оставьте вы меня в покое! Не прикасайтесь ко мне!
Он пробежал два следующих квартала. Еще одна машина притормозила, и огни осветили его, но он отвернулся и машина проехала мимо. Человек, куривший на крыльце трубку, помахал ему рукой и даже встал, но Гейдель снова побежал и не услышал его слов.
Наконец промежутки между домами стали больше, ряд фонарей кончился, звезды засияли ярче. Дорога стала тропинкой, и холмы заслоняли уже полнеба.
Взбираясь на кручи над Италбаром, Гейдель ни разу не оглянулся.
Подавшись далеко вперед, крепко сжимая коленями костяные бока восьминогого курьяба, распустив по ветру длинные черные волосы, Джакара во весь опор скакала по холмам над Кейпвиллом. Далеко внизу, слева, город сжался под утренним зонтиком тумана. Восходящее со стороны ее правого плеча солнце пускало в туман сверкающие копья света.
Скача во весь опор, Джакара выкрикивала самые страшные проклятия на языках всех известных ей рас.
Повернув своего скакуна и осадив его так, что животное зашипело от боли, она злобно уставилась на город внизу.
— Гори! Гори, черт бы тебя побрал! Гори!!!
Но нигде не показалось языков пламени.
Она вытащила свой незарегистрированный лазерный пистолет из кобуры под курткой, направила его на ближайшее дерево и нажала на спуск. Дерево постояло, покачнулось и с треском рухнуло, разбрасывая мелкие камешки. Курьяб поднялся на дыбы, но Джакара успокоила его движением колен и ласковыми словами.
Засунув лазер в, кобуру, она продолжала смотреть на город, и невысказанные проклятия отразились в этом взгляде.
Не только Кейпвилл и бордель, в котором она работала, нет, все Объединенные Лиги ненавидела она с такой страстью, что только один-единственный человек мог превзойти ее в силе этого чувства. Пусть другие девушки ходят в церковь по воскресеньям. Пусть сосут леденцы и толстеют. Пусть ублажают любимых. Джакара скачет в это время по холмам и упражняется в стрельбе.
В один прекрасный день — Джакара надеялась, что день этот настанет при ее жизни — БУДЕТ огонь, и кровь, и смерть в пылающих сердцах бомб и ракет. Она готовила себя к этому дню, как невеста к свадьбе. Когда он придет, у нее будет только одно желание — умереть во имя этого дня, но умереть, убивая.
Ей было всего лет пять, когда родители ее эмигрировали на Дейбу. Когда начался конфликт, они оказались в лагере для перемещенных лиц. Будь у Джакары деньги, она вернулась бы на родную планету, но она знала, что нужной суммы не соберет никогда. Родители ее не дожили до конца войны между ОЛ и ДИНАБ, сама она стала государственным приемышем. Когда Джакара выросла и стала искать работу, то поняла, что старое пятно не смылось. Единственное место — государственный Дом Развлечений в Кейпвилле — было открыто для нее. У нее никогда не было поклонника или друга. Она понимала, что где-то на обложке ее личного дела красным проставлен штемпель: «Возможно, сочувствует ДИНАБ», а внутри этого личного дела — история ее жизни, аккуратно отпечатанная на половинке официального листа.