Он проклинал людей. Он говорил о жажде насилия, изначально живущей в их душах, и о зле, формирующем глубины сознания. Он говорил о человеческих преступлениях, взывающих о правосудии, и возглашал, что правосудие свершилось. Он говорил, что акт покаяния лишен всякого смысла, и убеждал людей провести оставшиеся часы в устройстве своих дел. Никто не смеялся, услышав эти слова, хотя потом многие улыбались.
Кое-кто, однако, повиновался.
Возвещая таким образом День Уничтожения, Гейдель шел от деревни к городу, от города к столице; и ни одно его пророчество не осталось неисполненным.
Немногие оставшиеся в живых начали считать себя, по какой-то смутной причине, избранными. Но избранными КЕМ или ЗАЧЕМ — они не имели ни малейшего представления.
— Я готов, — сказал Малакар.
— Хорошо, — согласился Морвин. — Начнем.
Какого черта ему нужно? — спросил он себя. Капитан никогда не был склонен к самоанализу, к каким-бы то ни было эстетическим чувствам, и вдруг ему захотелось обзавестись в высшей степени личным произведением искусства. Неужели он изменился? Нет, надеяться на это было бы ошибкой. Его вкус в украшении своего обиталища остался ужасным, и ничто в его убранстве не изменилось со времени моего последнего посещения. Его намерения, планы, желания не претерпели изменений. Нет. Его просьба диктуется отнюдь не эмоциями. Тогда чем же?
Морвин следил, как Малакар впрыскивает себе в руку прозрачную жидкость.
— Что это за наркотик? — спросил он.
— Просто слабый галлюциноген. Подействует через несколько минут.
— Но, капитан, вы еще не объяснили мне, к чему готовиться… что, так сказать, воплощать.
— Этим я только облегчаю твою задачу, — сказал Малакар, укладываясь на кушетку. — Я скажу — через Шинда, — когда все будет готово. Тебе останется только ударить по кнопкам и запечатлеть именно то, что сформируется к тому, моменту в моем сознании.
— Это подразумевает участие в процессе вашего СОЗНАНИЯ и непременно приведет к ослаблению силы и четкости видения. Поэтому, сэр, я предпочитаю пользоваться своими собственными медикаментами.
— Не волнуйся, образ будет ясным и четким.
— Сколько придется ждать, пока видение достигнет необходимой четкости?
— Минут пять. Оно придет внезапно, но останется достаточно долго, чтобы ухватить его.
— Постараюсь, сэр.
— Постарайся, Морвин. Это приказ. Я уверен, что таких сложных задач у тебя еще не было. Но я хочу, когда проснусь, увидеть перед собой законченную работу.
— Слушаюсь, сэр.
— Почему бы тебе ненадолго не расслабиться?
— Да, сэр.
— Шинд?
— Я здесь, капитан. Он все еще в недоумении, не понимает, почему вам захотелось этого и что это будет такое. Не будучи в состоянии ответить на эти вопросы, он решил обойти их. Скоро я все узнаю, говорит он себе, хочет успокоиться и выполнить приказ. Он очень напряжен — ладони потеют, и он вытирает их о брюки. Пытается контролировать свое дыхание и частоту сердечных сокращений. Успокаивается. Поверхностные мысли теряют интенсивность… Вот! Он делает со своим мозгом что-то, чего я не могу понять. Очевидно, готовит себя к появлению своего необычного таланта. Теперь он по-настоящему спокоен и сознает это. В нем не осталось ни эрга напряжения… он может позволить себе мечтать. Всплывают непрошенные мысли, и так же легко уходят. Завитки, клубочки, ничего особенно выдающегося.
— Не ослабляй внимания.
— Подождите! Что-то… что-то…
— Что?!
— Шар… это каким-то образом связано с шардм…
— С каким? С тем, который мы сделали?
— Нет, этот шар — только предлог, он успокоился, и мозг его спокойно странствует. Шар… другой шар, другой…
— На что он похож?
— Большой, на фоне звезд. Внутри…
— Что?
— Человек. Человек мертв, но двигается. Вокруг него много всякого медицинского оборудования. Шар — звездолет… Би Колли…
— Пелс. Мертвый доктор. Экзопатолог. Я читал его статьи. Ну и что?
— Для Морвина — ничего, но образ уже ушел, и снова возникли клубящиеся мысли. Тут есть кое-что для меня… то, что мне снилось. О чем я предупреждал тебя… те самые новости, или что-то, с ними связанное.