Там, конечно, были окна. Вопрос, мог бы человек войти в одно из этих окон, оставался академическим. Тэк доказал, что обезьяна может.
Взобравшись на монастырскую крышу, он начал подниматься, передвигаясь от одного скользкого камня к другому, от выступа к неровности. Небо по-собачьи рычало над ним. В конце концов, он повис на стене, как раз под внешним подоконником.
Дождь продолжал лить. Тэк услышал, что в комнате поет птица, увидел край мокрого синего шарфа, висящего над подоконником. Он ухватился за выступ и подтянулся, чтобы заглянуть внутрь.
Она сидела спиной к нему на маленькой скамеечке в дальнем конце комнаты. На ней было темно-синее сари.
Тэк влез на подоконник и откашлялся.
Она быстро обернулась. На ней была вуаль. Она взглянула на Тэка сквозь вуаль, затем встала и перешла в комнату.
Он был в ужасе. Ее фигура, когда-то гибкая, раздалась в талии; когда-то она ходила, легко покачиваясь, а сейчас шла вперевалку, лицо стало округлым, нос и подбородок слишком выдавались вперед — это было заметно даже под вуалью.
Он склонил голову.
— «Итак, ты потянулась за нами, когда мы шли домой, как птицы к своему гнезду на дереве…» — запел он.
Она стояла неподвижно, как статуя в главном зале.
— «Охраняй нас от волка и волчицы, охраняй нас от вора, о Ночь, и мы пройдем спокойно».
Она медленно протянула руку над его головой.
— Я благословляю тебя, маленькое существо, — сказала она. — К несчастью, я могу дать тебе только это. Я не могу предложить защиту или дать красоту, потому что мне самой не хватает этого. Как тебя зовут?
— Тэк.
Она коснулась своего лба.
— Когда-то в далекие дни, в далеком месте я знала Тэка…
— Я и есть тот Тэк, госпожа моя.
Она тоже села на подоконник, и он заметил, что она плачет.
— Не плачь, богиня. Тэк здесь. Помнишь Тэка из Архивов? Блестящее Копье? Он все еще готов выполнить твой приказ.
— Тэк… О, Тэк! Ты тоже?.. Я и не знала. Я ничего не слышала…
— Еще один оборот колеса, госпожа моя… и, кто знает? — все еще может стать даже лучше, чем было.
Ее плечи задрожали. Тэк протянул было руку, но отвел назад. Она повернулась и взяла его руку.
После долгого молчания она сказала:
— Обычный ход событий не вернет нас назад и не уладит дела, Тэк, Блестящее Копье. Мы не должны идти дальше своим собственным путем.
— Что ты хочешь сказать? Значит, Сэм?
Она кивнула.
— Только он. Он — наша надежда против Неба, дорогой Тэк. Если его удастся вызвать, у нас будет шанс жить снова.
— И ты цепляешься за этот шанс и потому сидишь в зубах тигра?
— Почему же еще? Когда нет реальной надежды, приходится придумывать свою. Даже фальшивая монета может пойти в ход.
— Фальшивая? Значит, ты не веришь, что он был Буддой?
Она коротко рассмеялась.
— Сэм был величайшим шарлатаном на памяти богов и людей. И он был также достойнейшим противником Тримурти. Не гляди на меня с таким возмущением, Архивист! Ты знаешь, что он украл суть своего учения, пути и знания, он все похитил из запретных доисторических источников. Это было оружием, и только. Его величайшей силой было лицемерие. Если бы мы смогли вернуть его…
— Госпожа моя, святой он или шарлатан, но он вернулся.
— Не шути со мной так, Тэк.
— Богиня и госпожа, я только что был с господином Ямой, когда он выключил молитвенную машину, недовольный своим успехом.
— Рискованно было выступать против мощных сил. Бог Агни сказал однажды, что подобную вещь сделать невозможно.
Тэк встал.
— Богиня Ратри, кто, будь он бог или человек или нечто среднее, знает об этом больше Ямы?
— Я не могу ответить на этот вопрос, Тэк, потому что ответа нет. Но как ты можешь с уверенностью говорить, что он поймал в сети нашу рыбку?
— Потому что он Яма.
— Тогда возьми мою руку, Тэк, и проведи меня, как бывало. Посмотрим на спящего Бодисатву.
Тэк повел ее за дверь, вниз по лестнице, в нижние комнаты.
Свет, но не от факелов, а от заполнявших помещение генераторов Ямы. Ложе, стоявшее на платформе, было ограждено с трех сторон экранами. Большая часть машин была тоже замаскирована экранами и занавесями.
Обслуживающие монахи в желтом тихо двигались по большой комнате. Яма, мастер-механик, стоял возле ложа.
Когда Ратри и Тэк подошли, несколько хорошо вышколенных монахов тихо ахнули. Тэк повернулся к женщине, стоявшей рядом с ним… и отступил на шаг; у него захватило дух…
Не было больше унылой маленькой матроны, с которой он только что разговаривал: она снова стала бессмертной Ночью, о которой когда-то писали: «Богиня заняла большое пространство, от глубин до высот. Ее сияние вытесняет Тьму».
Он глянул на нее и тут же зажмурился. Вокруг нее все еще был излет отчужденности.
— Богиня, — начал он.
— К спящему! — приказала она. — Он шевелится.
Они подошли к ложу.
Впоследствии на фресках в бесчисленных коридорах, на стенах храмов и потолках многих дворцов было нарисовано или вырезано пробуждение того, кого звали различными именами: Махасаматман, Калкин, Манджурси, Сиддхарта, Тарагахта, Связующий, Митрейя, Просвещенный Будда и Сэм. Слева от него стояла богиня Ночи, справа — Смерть; Тэк, обезьяна, скорчился у подножия постели, как извечный намек на единство животного и божества.
Он был в обычном смуглом теле среднего веса и возраста; черты лица правильные, ничем не выделяющиеся. Когда он открыл глаза, они оказались темными.
— Приветствую тебя, Бог Света! — сказала Ратри.
Глаза заморгали. Они еще не сфокусировались. В комнате никто не шевелился.
— Приветствую тебя, Махасаматман-Будда! — сказал Яма.
Глаза смотрели вдаль, не видя.
— Привет, Сэм! — сказал Тэк.
Лоб слегка сморщился, глаза скосились, упали на Тэка, двинулись к другим.
— Где?.. — спросил он шепотом.
— В моем монастыре, — ответила Ратри.
Он без выражения смотрел на ее красоту. Затем так плотно закрыл глаза, что в углах их образовались морщины. Болезненная улыбка искривила рот, обнажив стиснутые зубы.
— Ты и вправду тот, кого мы вызвали? — спросил Яма.
Он не ответил.
— Ты сражался с Небесной Армией на отмелях Ведры?
Губы ослабли.
— Ты любил богиню Смерти?
Глаза блеснули. Слабая улыбка пробежала по губам.
— Это он, — сказал Яма. — Кто ты, человек?
— Я? Я никто, — ответил тот. — Наверное, лист, попавший в водоворот. Перо на ветру.
— Очень плохо, — сказал Яма. — В мире хватает листьев и перьев, а я работал так долго не для того, чтобы увеличивать их число. Я хотел заиметь человека, который может продолжать войну, прерванную его отсутствием, человека сильного, способного противостоять мощной воле богов. И я думаю, что ты и есть тот человек.
— Я… — человек снова скосил глаза, — Сэм. Я — Сэм. Когда-то, очень давно… я сражался, да? Много раз…
— Ты, Великодушный Сэм, Будда. Ты вспоминаешь?
— Может, я и был…
В его глазах медленно зажегся огонь.
— Да. Я был им. Самый униженный в гордости, самый гордый в унижении. Я сражался. Я изучал Путь. Я снова сражался, снова изучал, пытался использовать политику, магию, яд… Я бился в великом сражении, таком страшном, что само солнце отвернуло свой лик от резни, бился с людьми и богами, с животными и демонами, с духами земли и воздуха, огня и воды, с лошадьми, мечами и колесницами…
— И ты проиграл, — сказал Яма.
— Да, я проиграл. Но зато мы показали им, разве нет? Ты, бог Смерти, вел мою колесницу. Теперь я все вспомнил. Нас взяли в плен, и Боги Кармы были нашими судьями. Ты убежал с помощью энергии смерти и Пути Черного Колеса. Я не смог.
— Правильно. Твое прошлое было выставлено перед нами. Ты был осужден. — Яма взглянул на монахов, которые теперь сидели на полу, склонив головы, и понизил голос: — Уморить тебя реальной смертью означало бы сделать из тебя мученика… Отпустить тебя в мир в каком бы то ни было теле — это оставить дверь открытой для твоего возвращения. И так же, как ты украл свое учение у Готтама в другом месте и времени, они утаили от людей рассказ о конце этого дня. Судьи решили, что ты заслуживаешь Нирваны. Твой а т м а и был проецирован, но не в другое тело, а в великое магнитное облако, окружающее планету. Это было полстолетия назад. Теперь ты официально — воплощение Вишну, чье учение было неверно истолковано некоторыми ревностными его последователями. Ты лично продолжал существовать только в форме самосохраняющихся длинных волн, которые мне удалось захватить.