Внезапно небо почернело — словно ястреб размером с дом, к спартанцу устремилась центральная голова. Он ждал. Гигантская пасть распахнулась слишком широко, в ее намерения явно не входило сорвать его с ослепшей боковой головы, которая извивалась все более неистово, стараясь сбросить оседлавшего ее человека. Все произошло именно так, как предполагал Кратос: огромные челюсти захватили боковую голову целиком и сомкнулись вокруг нее; зубы, похожие на таранные клинья боевой галеры, вонзились в непробиваемую чешуйчатую шею, стараясь откусить голову вместе с тем, кто был на ней.
Кратос прекрасно знал, насколько прочна чешуя гидры. И у него было достаточно времени, чтобы проскользнуть между громадными зубами, пока чудовище мотало головой, словно волк, вцепившийся в бедро оленю и пытающийся оторвать кусок мяса. Спартанец всадил гидре клинок в нижнюю десну, выбрался наружу и повис на цепи. Как только удалось зацепиться вторым клинком за чешую в основании головы, он тут же рывком высвободил первый меч. От острой боли чудовище заревело, и полуизжеванная боковая голова рухнула в море.
Он продолжал рубить шею гидры сразу под черепом. Оставшаяся боковая голова то и дело, словно змея, набрасывалась на спартанца сзади, пока не напоролась носом на клинок Хаоса. Она дернулась назад, но зазубренный меч крепко засел в ноздре — никогда еще Кратос не слышал такого пронзительного вопля. Тем временем центральная голова, поняв, что попытки укусить человека бесполезны, со всей силы ударилась шеей о мачту, желая раздавить его о могучее дерево.
В глазах у Кратоса потемнело. Гидра навалилась на него всем своим весом, мачта, как и его кости, угрожающе затрещала, но сломалась первой, издав оглушительный грохот.
Центральная голова снова взмыла вверх, боковая же отчаянно пыталась освободиться, но клинок застрял у нее в носу подобно крючку: чем сильнее она вырывалась, тем крепче он впивался. Другой меч так же надежно засел в горле у средней головы. Клинки Хаоса невозможно было сломать; не существовало и силы, способной порвать цепи, соединявшие их с руками Кратоса. Поэтому, когда одна голова стала тянуть в одну сторону, а другая в другую, между ними оставалось только одно уязвимое звено: сам Кратос.
Чувствуя, что его вот-вот разорвет пополам, он вскричал от нестерпимой боли. Мышцы на могучих плечах надулись, но даже его исключительная сила не могла противостоять титанической мощи гидры. В другой ситуации он бы погиб, но гидра была чудовищем Ареса. Одна только мысль, что он может пасть в борьбе с порождением своего врага, наполнила Кратоса гневом. Даже более чем гневом. Более чем яростью.
Это был божественный гнев.
Совсем как в тот миг, когда он вошел в арку, указанную Посейдоном, спартанец почувствовал, что кости горят огнем, сжигая его изнутри. Кратоса окутала яркая вспышка, погружая все вокруг в тусклую голубизну, и по цепям пробежали к клинкам Хаоса разряды молний. В тот же миг горло гидры, в которое был вонзен один из мечей, взорвалось, как запечатанный горшок, который забыли снять с огня, и огромные куски дымящейся плоти разлетелись в разные стороны.
То, что произошло со второй головой, выглядело еще зрелищнее: от взрыва осколки костей ударили изнутри в глазные яблоки, вытолкнув их наружу, и пронзили ганглий, служивший ей мозгом. Шея обмякла, и Кратос полетел с высоты прямо на корабль.
На лету ему пришло в голову, что гнев Посейдона оказался гораздо полезнее, чем он предполагал. Очутившись рядом с обломком мачты, спартанец зацепился за него клинком и мягко спланировал на палубу. Гидра, заметив его, выгнула шею и разинула пасть, способную перекусить судно надвое.
Кратос с удовольствием отметил, что гигантские размеры средней головы вовсе не говорят о мощном интеллекте, и, забравшись обратно на мачту, которая в месте излома ощетинилась сотней острых как копья крупных щепок, стал размахивать клинками, чтобы привлечь внимание гидры.
Он дождался момента, когда чудовище устремилось вниз, будто падающая звезда, и поглотило его вместе с десятком локтей мачты. Даже будучи целой, та значительно уступала по крепости боковым шеям монстра, и Кратос знал, что гидра справится с деревом за один укус. Теперь, оказавшись у нее во рту — в покрытой слизью пещере, — спартанец вновь позволил гневу Посейдона, который отныне тлел в нем постоянно, выплеснуться наружу.
От взрыва нёбо разлетелось в кровавые клочья, и чудовище принялось дико мотать головой. Кратос зашвырнул клинок наверх, гидре в носоглотку, и сквозь громадную массу соленой слизи пробрался ко дну черепной коробки. Не дожидаясь, пока тварь оправится от предыдущего потрясения, он тремя или четырьмя мастерскими ударами клинков превратил ее мозги в зловонное месиво. Затем соскользнул обратно в горло, которое все еще судорожно сжималось в предсмертных конвульсиях, пока по гигантскому телу разбегались сигналы о том, что мозг умер. В этот момент Кратос понял, куда ему нужно: вниз, по складкам хрящей, туда, куда не попадал свет, проникавший сквозь открытую пасть гидры. Оттуда доносились всхлипывания и слабый голос: