Лифт открывается посреди просторной квартиры с прозрачным потолком, на котором виднеется частично затянутое облаками небо и несколько звезд.
Освещение приглушенное и интимное, словно это обстановка для романтической ночи.
Мой гнев едва скрывается под поверхностью, разрывая и растягивая шатко стоящие стены, пока я шагаю в направлении, должно быть, спальни.
Сначала до меня доносится хихиканье, а затем гул очень знакомого голоса. Я останавливаюсь перед приоткрытой дверью, втягивая в горящие легкие несуществующий воздух.
Я должен уйти и оставить все это позади.
Забыть.
Отрицать.
Притвориться.
Контролировать…
— Вау, у тебя такой огромный член. И, о боже, эти пирсинги просто фантастические!
Слова, произнесенные не кем иным, как Кларой, заставили меня отказаться от любой формы решимости, за которую я хватался. Я позволяю себе свободно падать головой вперед, мой мозг преодолевает тошноту в горле и разливается вокруг меня.
Я открываю дверь и вижу Клару, стоящую на коленях между ног Николая, ее руки обхватывают его член.
Он сидит на кровати, опираясь на ладони, и на нем только трусы-боксеры, которые Клара стянула, чтобы освободить его член.
Теперь она держит его в руках, наблюдая, удивляясь и восхищаясь.
Как только я появляюсь в дверях, его взгляд устремляется на меня, глаза мгновенно темнеют, а губы приподнимаются в жестокой ухмылке.
— Зови меня малышом, Клара.
— Не могу дождаться, когда ты засунешь в меня этот огромный член, малыш.
Все происходит за долю секунды.
Красная дымка застилает мое зрение, пока я не вижу только этот гребаный цвет.
По дороге сюда я думал, что ярость вызвана тем, что Клара снова стала Кларой.
Я думал, это из-за того, что Николай прикасается к ней.
Но только в этот самый момент на меня обрушивается удручающая правда.
Меня никогда не волновала Клара. Ничуть. Вообще.
Меня выводит из себя не она. А ее прикосновения к Николаю.
Дело не в ней. Дело в нем.
Черт побери.
Я протискиваюсь в дверь, хватаю ее за волосы и поднимаю на ноги. Она вскрикивает и спотыкается, наконец-то убирая от него свои когти.
— Что за… — она обрывает себя, когда я рывком поднимаю ее на ноги, и ее глаза расширяются, когда встречаются с моими. — Брэн… это не то, что ты думаешь. Мне просто было одиноко и больно от твоего отказа, и… и…
— Заткнись, — мой голос ровный, но твердый, и ее губы складываются в букву «О».
Я никогда не разговаривал с Кларой таким тоном. Не когда она изменяла. Не когда все называли ее золотоискательницей.
Все это время я не ненавидел ее.
Я ничего не чувствовал к ней, чтобы ненавидеть.
А сейчас мне хочется обхватить ее шею и смотреть, как жизнь покидает ее подлые глаза.
— Убирайся, — говорю я, по-прежнему спокойно, несмотря на сдерживаемый хаос, бурлящий внутри меня.
— Малыш, пожалуйста…
— Не-е-ет, — обрывает ее Николай, вырывая ее из моей хватки и подталкивая к двери. — Он не твой гребаный малыш.
Теперь он одет, если трусы-боксеры можно считать одеждой, и я отвожу взгляд от него.
Если я этого не сделаю, у меня возникнет искушение ударить его, а я, блять, не дерусь.
Клара смотрит между нами, нахмурив брови, и я пристально смотрю на нее, засунув руки в карманы, не говоря ни слова.
— Пошла вон, — рявкает Николай и швыряет в нее сумку Chanel. — Чтобы я тебя больше не видел.
Она хочет сказать что-то еще, но взгляд Николая, кажется, пугает ее до глубины души, потому что она выбегает из комнаты, как будто за ней гонятся.
Вскоре я слышу шум лифта, но ее запах не исчезает.
Чертовы цветы.
Он задерживается в комнате и на мужчине позади меня, как призрак.
Да пошел он к черту.
Не желая встречаться с ним взглядом, я направляюсь к двери.
— Ну, тогда спокойной ночи.
— Нет, блять, — он захлопывает дверь, ударяя ладонью рядом с моей головой. Его грудь прижимается к моей спине, прислоняя к дереву, а горячее дыхание шепчет мне на ухо: — Ты никуда не пойдешь, цветок лотоса.
Глава 13
Николай
Я чувствую, как пламя сомнения и воинствующего конфликта волнами накатывает на мой цветок лотоса, и мне хочется высунуть язык и поглотить его.
Засосать между губами.
Разгрызть зубами.
Мышцы спины Брэна напрягаются под моей грудью, как всегда, когда он пытается бороться, убежать или отвергнуть все, что таится в его презрительной голове. Я перестал пытаться понять, как работает его разум, дать ему пространство или быть логичным в отношении этих эмоций, захлестывающих меня.
Но пока получается ужасно.
Я всегда действовал из принципа сначала сделать, а о последствиях думать потом. Нет причин, почему это должно измениться сейчас.
Кроме того, он явно хочет меня. Я вижу это в его загадочных глазах, которые часто скрывают его чувства, но, когда маска спадает, я замечаю свое отражение в кораллово-голубых глазах, окруженное ореолом похоти.
Конечно, есть и ненависть, и пренебрежение. Есть смятение и самосохранение. Но кому какое дело до этих неважных эмоций?
Уж точно не мне.
Напряжение нарастает всякий раз, когда мы находимся в одном пространстве. Неважно, на публике или в моей тесной спальне. Если он здесь, я взмываю ввысь, окрыленный его присутствием.
Зверь во мне хочет вытащить скрытого в нем зверя и поиграть.
Я хочу разрушить его контроль, уничтожить его образ золотого мальчика и сломать его жизнь.
Я хочу впиться зубами в его кожу и насытиться похотью, исходящей от его невысказанных слов.
Пока не иссушу его.
Пока от него ничего не останется. Или от меня.
Я придвигаюсь еще ближе, так что полностью закрываю его собой, а моя растущая эрекция прижимается к его упругой заднице.
Нет нужды говорить, что я был тверд как скала с тех пор, как он оттолкнул от меня Клару. Мне хочется думать, что он не хотел, чтобы она прикасалась ко мне, а не наоборот.
Потому что он сказал ей уйти и не пошел за ней.
Можете считать, что я заблуждаюсь, но я предпочитаю верить, что его спокойный гнев был вызван чувством собственности в отношении меня.
Он ерзает, его задница случайно – или не очень случайно – задевает мой член, и я стону.
Господи-блять-твою-мать.
Какого хрена простой контакт превращает меня в животное? Мысль о том, что я хочу обладать им, тикает в моем мозгу, как бомба, заглушая любые другие мысли. Не то чтобы у меня их было много, когда он рядом, но все же.
Он приближается к двери, как будто может сбежать от меня. Это невозможно ни в этой жизни, ни в любой другой, если я буду иметь на это право.
— Не прикасайся ко мне, — приказывает он, но в его голосе не осталось ничего от обычной надменности, которой он дышит вместо воздуха.
— Но мне нравится прикасаться к тебе, мой прекрасный принц.