Когда во время войны меняли канализационные трубы, городские власти распорядились срубить все деревья на тротуарах под предлогом того, что из-за них на улицах очень темно, но после завершения строительства никто не позаботился о том, чтобы посадить новые. Вандерхоф – длинная улица, и чем ближе Рудольф подходил к дому, тем больше становилась неприглядной, словно тот факт, что она, эта дорога, ведет к югу, каким-то образом объяснял убожество и нищету.
Мать, как обычно, стояла за прилавком, набросив на плечи теплую шаль. Ей всегда было холодно. Их пекарня находилась на углу, и мать постоянно жаловалась на сквозняки и на то, что нет никакой возможности удерживать тепло в лавке.
Она укладывала дюжину сдобных булочек в пакет из плотной оберточной коричневой бумаги для какой-то девочки. На главной витрине булочной лежали пирожные и тартинки, но их больше не пекли внизу, в подвале пекарни. Когда началась война, Аксель Джордах, его отец, который сам выпекал сладкие изделия, пришел к выводу, что овчинка выделки не стоит, и теперь по его заказу пирожные и торты доставляли на большом грузовике с хлебопекарного завода, а Аксель занимался выпечкой только хлеба и булочек. Сладкие изделия, пролежавшие в витрине дня три, отец снимал и приносил на кухню, и их съедали всей семьей вместе.
Рудольф подошел к матери, поцеловал ее, а она похлопала его ладонью по щеке. Она всегда выглядела сильно уставшей и постоянно щурилась, потому что много курила – выкуривала одну сигарету за другой, и едкий дым попадал ей в глаза.
– Почему так рано?
– Сегодня сократили тренировку, – объяснил ей Рудольф. Но он не сказал причины. – Я здесь поработаю, а ты пойди и отдохни.
– Спасибо, мой Руди, – сказала мать. Снова его поцеловала. Она очень любила сына и всегда проявляла к нему особую нежность. Почему она хотя бы изредка не целует его брата и сестренку? – удивлялся Рудольф. И он никогда не видел, чтобы она поцеловала отца.
– Ладно, пойду наверх и займусь обедом. – Мать упрямо называла ужин обедом. Отец Рудольфа сам закупал все необходимое для дома, потому что, по его словам, жена у него мотовка и не может отличить хорошие продукты от залежалых. Обед готовила мать.
Мать, шаркая ногами, вышла из булочной. Они жили в этом же доме, двумя этажами выше, но у них не было двери, ведущей из лавки непосредственно на верхние этажи. Рудольф видел, как мать, вся запачканная мукой, дрожа на холодном ветру, прошла мимо витрины. Трудно было поверить, что его мать – еще молодая женщина и ей чуть больше сорока лет. Но она уже поседела и выглядела как старуха.
Рудольф вытащил книгу и стал читать. Сейчас в булочной в течение часа будет полная тишина – никакого столпотворения. Он читал речь Берка1 «По вопросу примирения с колониями». Это было задание к уроку английского языка и литературы. Речь Берка казалась ему очень убедительной, но он никак не мог понять, почему члены Парламента с ним не соглашаются. Интересно, какой стала бы Америка, если бы они прислушались к Берку? Остались бы графы, герцоги и старинные замки? Ему бы это очень понравилось. Ему, сэру Рудольфу Джордаху, полковнику Порт-Филипского гвардейского гарнизона.
Вошел итальянец-рабочий, попросил буханку белого хлеба. Рудольф, отложив в сторону томик Берка, обслужил посетителя.
Ужинали они на кухне. Семья собиралась вместе только за ужином: отец обычно работал допоздна. Несмотря на нехватку продовольствия и введенные карточки, у них не было перебоев с мясом. Отец Рудольфа был в приятельских отношениях с местным мясником, мистером Хаазом, он не требовал с них карточки, потому что тоже был немцем. Рудольфу было как-то не по себе есть телятину с «черного» рынка в этот печальный день, когда на фронте убит брат Генри Фуллера, но он постеснялся говорить на такие щекотливые темы и попросил себе поменьше мяса и побольше картофеля с морковью.
Его брата Томаса, единственного блондина в семье, кроме матери, не терзали никакие угрызения совести. Он с волчьим аппетитом уписывал за обе щеки жаркое. Томас, всего на год младше Рудольфа, был куда выше его ростом и куда более крепким парнем, чем брат. Гретхен, старшая сестра Рудольфа, никогда много не ела, соблюдала диету, следила за фигурой. Мать вообще едва притрагивалась к пище: поклевывала, как разборчивая птичка. Отец Рудольфа – сидевший напротив крупный мужчина в жилетке, любивший много поесть, – смачно покрякивал и время от времени вытирал тыльной стороной руки густые черные масляные усы.
Гретхен не стала дожидаться десерта – черствого, трехдневного пирога с вишневым вареньем. Она торопилась в армейский госпиталь, расположенный за городом, где дежурила пять вечеров в неделю. Когда она поднималась из-за стола, отец отпустил свою обычную «дежурную» шутку:
– Будь поосторожней! Не позволяй солдатам себя лапать. У нас в доме слишком мало места, чтобы устроить детскую.
– Ну что ты, па, – упрекнула его Гретхен.
– Знаю я этих вояк, – не унимался Аксель Джордах, – будь с ними поосторожнее!
Гретхен такая чистенькая, такая аккуратная, такая красивая девушка, подумал Рудольф. Ему всегда было неприятно, когда отец в его присутствии говорил с сестрой подобным образом. Тем более что она – единственная в семье, кто хоть что-то делает для победы в войне.
После ужина Томас, как это бывало каждый вечер, тоже ушел. Он никогда не выполнял школьные задания и получал ужасные отметки. Его знания были на уровне первоклассника, хотя ему и исполнилось уже шестнадцать лет. Но Томас никогда и никого не слушал. Ему было на все наплевать.
Аксель Джордах прошел в гостиную, чтобы почитать вечернюю газету, прежде чем спуститься в подвал печь хлеб. Рудольф остался на кухне помочь матери вымыть посуду. Если я когда-нибудь женюсь, думал он, то ни за что не позволю жене мыть грязную посуду.
Вымыв посуду, мать достала гладильную доску и стала гладить белье, а Рудольф пошел в их с Томасом комнату делать домашнее задание. Он твердо знал одно: если он хочет покончить с ужином на кухне и не слушать глупые шутки отца, никогда не мыть грязную посуду, то он может добиться всего этого только отличной учебой. Поэтому он был лучшим учеником в школе и лучше других сдавал экзамены.
Когда Аксель Джордах работал в подвале пекарни, его одолевали порой странные мысли: может, подложить яд в одну из этих булочек? Так, ради смеха. Проучить их! Только один раз! Сегодня! Интересно, кому достанется такая булочка? Он сделал глоток крепкой смеси из различных сортов вин прямо из горлышка бутылки. Он был весь испачкан мукой. Она густым слоем покрывала даже лицо, и он постоянно смахивал со лба капли пота. По сути дела, я – клоун, размышлял он, клоун-неудачник, у которого нет своего цирка.
Этой мартовской весенней ночью окно в подвале было распахнуто, и запах рейнвейнского и запах сырого, настоянного на водорослях речного воздуха перемешивались в помещении, а пылавшая печь все сильнее и сильнее нагревала его. Да ведь я в настоящем аду, размышлял Аксель, развожу огонь в преисподней, чтобы выпечь хлеб, этим я зарабатываю на жизнь. В самом кромешном аду я выпекаю булочки «Паркер хауз».
Он подошел к окну, вдохнул полной, мускулистой грудью, затвердевшей от его преклонного возраста. Его тело плотно облегала слипшаяся от пота нижняя рубашка. Река текла всего в нескольких сотнях ярдов от дома. И теперь, освободившись от ледяного панциря, несла холод Севера, словно сообщала о наступлении стужи, похожим на успешное наступление боевых частей, – холодный угрожающий марш упорствующей зимы, расширяющей свои владения на обоих берегах реки. Отсюда до Рейна – четыре тысячи миль. Танки, боевые орудия переправлялись через него по временным, построенным наспех мостам. Какой-то лейтенант отважно пробежал по нему, зная, что взрывчатка может сработать. А другому лейтенанту, на другой стороне реки, предстояло выполнить приказ – взорвать мост через легендарный Рейн. Стоящие друг против друга армии противников. «Пост на Рейне»1. Недавно в него помочился сам Черчилль. Река, вошедшая в поговорки. Родная река его, Джордаха. Виноградники, сирены. Замок – «Schloss» такой-то… Кельнский собор стоит как прежде, не разрушен. Расчищенные бульдозерами руины, от которых доносится легкий тошнотворный запах мертвечины, – здесь лежат солдаты, погребенные под толстыми бетонными стенами. Страшная беда не обошла стороной его родной прекрасный город. Джордах сумрачно размышлял о своей молодости. Он в сердцах плюнул из окна в сторону другой, не этой реки. Непобедимая германская армия! Сколько же в ней погибло людей?! Джордах снова плюнул через окно, облизал свои черные густые усы, подергал их за кончики. Боже, благослови Америку! Ему приходилось убивать, чтобы добраться до нее. Аксель сделал еще один глубокий вдох, вдыхая сырой речной воздух, и, прихрамывая, вернулся к работе.