Алекса пыталась представить эту сцену – спортивная машина, летящая прямо на легковую, искаженные ужасом лица водителя и его дочери, миг, когда Роберт должен был понять, что ничего уже нельзя сделать, и потом, после катастрофы, когда он лежал в разбитой машине, зная, что его брат мертв, или умирает, его решение спастись самому… и конечно, сознание того, что он, наконец, стал наследником состояния.
Она вспоминала, как это было, когда она смотрела на тело отца, скрюченное у стены, как безжалостно убитое животное, его грудная клетка была распахана двумя пулями, которые она в него выпустила, но о ней позаботились другие, тогда как Роберту пришлось заботиться о себе самому.
Она не могла заставить себя обвинять его. "Предоставьте мертвым погребать своих мертвецов", – сказал Бартон Гримм, подобно многим людям находя в Библии оправдание своим действиям, и, конечно, мертвым гораздо легче вынести тяжесть вины, чем живым, так что он, возможно был прав.
В то же время она понимала, почему эти документы так важны для Роберта. Это был его Чаппакуидик[39], момент паники, пережитый им в юности, когда он выбрал легкий выход и свалил ответственность за три смерти на брата. Пресса с упоением обрушилась бы на него за то, что случилось двадцать лет назад, отставные полицейские появились бы на телеэкранах с рассказами о том, как их заставили похоронить материалы следствия, ученые и психиатры излагали бы свою точку зрения в «Ночной линии» или « 20/20», его политическая карьера рухнула бы. А что подумали его родные? Они обвинили Артура в гибели Джона и винили до сих пор, потому что ей предшествовала их ссора, но известие, что машину вел не Джон,а Роберт, безусловно потрясло бы их всех – даже Сесилию. Интересно, знала ли правду Элинор? Может быть, Артур рассказал ей? Алекса решила, что нет.
Что ж, если Роберт смог дать битву при Ла Гранже – ее все еще охватывала ярость при мысли, что Букер копается в ее прошлом, а потом попытается хитростью заставить ее подтвердить свои подозрения – она сможет нанести ответный удар в Кайаве.
Ей хотелось попросить совета у Стерна, но по размышлению она поняла, что это невозможно. В ее руках была семейная тайна. И она не может доверить ее никому, не принадлежащему к семье.
* * *
– Эта встреча совсем не уместна,– сказал Букер, хотя, казалось, он был вполне счастлив оказаться здесь.
– Знаю.
– И вряд ли это хорошая мысль. Для вас, я имею в виду.
– Возможно. Это меня не волнует.
Волнение Букера было для Алексы очевидно. Сама же она старалась держать себя в руках. Потребовалась масса усилий, чтобы убедить его прийти, но она сумела настоять. За блестящими стеклами очков его глаза нервно мерцали, словно опасаясь встретиться с ее глазами. Это не был взгляд опытного юриста, готового устроить свидетелю перекрестный допрос – что-то в нем напоминало ей застенчивого мальчика, который хочет попросить девочку о свидании и не решается.
Она улыбнулась ему.
– Сожалею, что у нас не было случая узнать друг друга лучше. – Это вряд ли были те слова, которые говорят юристу противоположной стороны, и Букер, похоже, удивился. – Я хотела бы спросить вас, – сказала она по возможности любезно, – зачем нужно было проделывать весь путь в Ла Гранж и затруднять мою мать, когда можно было переговорить со мной? Я не думала, что юристы должны шпионить, исполняя должность детектива.
Букер отчаянно вспыхнул.
– Я не шпионил, – оскорбленно сказал он.
– А как же тогда это называется?
– Предварительное расследование.
– Ясно. Для этого обязательно врываться к моей матери и допрашивать ее?
– Возможно, мне следовало сперва ей позвонить, – мрачно сказал Букер. – Я искренне сожалею.
– Интересно, что бы сказал об этом Артур?
– Понятия не имею.
– Он верил в открытые отношения – в честные. Не думаю, что он бы позволил с в о е м у юристу шпионить за людьми, а вы?
– Я ничего подобного не делал.
– Он когда-нибудь просил вас о чем-нибудь в этом роде, мистер Букер?
– Мартин. Нет, должен признаться.
– Он очень высоко ценил вас, мистер Букер. Он относился к вам, как к своему зятю.
– Мартин, п о ж а л у й с т а, миссис Баннермэн… Алекса. Честно говоря, я удивлен, слыша об этом.
– Почему? Вы, практически, член семьи. Он больше полагался на вас, чем на собственных детей.
– Вероятно, это правда, но я никогда не замечал в нем чувств, о которых вы намекаете.
– Он был очень сдержанным человеком… – она улыбнулась, – Мартин.
– Можно сказать и так.