– Он не мог этого сделать.
– Почему? Он был проницателен. И любил вас. Полагаю, он бросил досье Гримма в огонь, в качестве подарка для вас, а может, и многие другие бумаги. Вероятно, вот почему Барт Гримм был так уверен, что я ничего не найду в судебном архиве – и чертовски беспокоился, что я все-таки начну искать и могу спросить, почему некоторые документы отсутствуют. Но должен сказать, что я согласен с Артуром.
Несколько минут они просидели молча. Ей не нужно было прощение Букера, и она не слишком в него верила, но все равно была ему благодарна.
– Спасибо, – сказала она.
– Но вы не простили себя?
– Нет. Может быть, когда-нибудь прощу. Вы – первый человек, которому я это говорю.
– Думаю, если бы все открыли Артуру, он бы сказал то же самое.
– Хотелось бы.
– И вы бы ему поверили?
Она кивнула.
– Я д о в е р я л а ему, Мартин. Он был первым человеком – после моего отца, – которому я по-настоящему доверяла.
– Вот почему вы считаете, что обязаны победить ради него?
– Да.
Вид у него был мрачный.
– Я никогда не бывал здесь раньше, – сказал он. – Не важно, как давно ты работаешь на Баннермэнов, все равно остаются вещи, которых ты о них не знаешь. А уж я р а б о т а л на них, Алекса.
– Знаю.
– Я поставил себя в глупейшее положение. Конфликт интересов. Возможно, мне следует отказаться от дела, оставить де Витта. Я не знаю… Все бросить…
– Вы не должны отказываться, Мартин. Не ради меня.
– Я думаю не о вас. Я думаю о профессиональной этике. За то, что я сижу здесь и веду подобные разговоры, меня могли бы дисквалифицировать. – Он покачал головой, словно не мог поверить, что совершил столь явную глупость.
– Я никому не скажу. Обещаю.
– Что до Ла Гранжа, я просто не знаю, что делать.
– Мартин, делайте то, что в ы сочтете правильным. Если вы решите, что должны рассказать Роберту – расскажите ему.
– Что ж, это мои проблемы. Я бы хотел…– начал Букер. Потом замолчал, посмотрел на часы, и встал.
– Чего бы вы хотели?
– Чтоб мы не стали противниками. Для начала.
Она тоже встала. Он формально пожал ей руку и взял портфель.
– Могу ли я дать вам совет? Если у вас есть какие-то другие… небольшие проблемы в прошлом, я бы посоветовал вам закончить сделку н е м е д л е н н о. Роберт раскопает их, рано или поздно, без моей помощи. Назовите цену, договаривайтесь и уходите.
– У меня нет никаких проблем.
– Я слышал… впрочем, неважно, что я слышал. – У двери он задержался. Взгляд его был серьезен. – Если Артур сделает то, что я думаю, не пренебрегайте этим, Алекса. Это был дар любви. Может быть, самый ценный из всех, что он вам ставил. Кто бы мог подумать, что старик способен на такой романтический поступок! – Он отвел взгляд. – Когда все будет кончено, – тихо сказал он, возможно, мы сможем узнать друг друга немного лучше, поговорить о чем-то ином, кроме состояния Баннермэнов. Я бы очень этого хотел.
И она тоже, подумала Алекса. Чем больше она узнавала Букера, тем сильнее он ей нравился, но ей трудно было даже представить, что насущные проблемы когда-то закончатся. Пройдут годы, прежде, чем они разрешатся, если они разрешатся вообще, как утверждает Стерн, а Букер, несмотря на его очевидную симпатию к ней, был на стороне противника.
– Возможно,– сказала она, позволив ему – и себе – мгновение надежды. – Но до этого пройдет много времени.
– Я человек очень терпеливый. И воспринимаю это, как проявление сдержанного оптимизма, если вы не возражаете.
Она улыбнулась. – Не возражаю.
– Хорошо.– Он помолчал. – Будьте о с т о р ж н ы, Алекса. Я знаю, что говорю.
Он вышел. В тот же миг, когда за ним захлопнулась дверь, она разрыдалась, как будто стремилась наверстать все годы, что она не плакала, словно сегодня был день похорон отца, и она делала то, что д е й с т в и т е л ь н о хотела сделать, словно она стояла над могилой Артура, и не сдерживала упрямо свои чувства, чтобы не выказать их перед его родными.
Теперь она знала, как сильно Артур ее любил. Она не предаст его, чего бы это ни стоило.
* * *
Букер мрачно разглядывал свои ботинки, избегая смотреть Роберту в глаза. Он больше не был уверен, на какой он стороне, впервые в жизни, и чувство, которое он при этом испытывал, было весьма тошнотворным.
– Похоже, она вела совершенно обычную жизнь, – сказал он по возможности твердо.
– Мне следовало послать кого-то другого.