Он глядел на Букера через гостиную, его черты исказились от злобы, и на миг Букеру подумалось, что Роберт готов броситься на него с кулаками. Инстинкт Букера велел ему медленно отступать, как будто он имел дело с опасным животным, но он стоял на своем. Брук Кэбот была вежлива и любезна. Она познакомилась с Алексой пару лет назад, они были подругами, до нее доходили слухи об Алексе – дружба с пожилыми мужчинами и все такое, но на поверку эти слухи оказывались лживыми, или преувеличенными. Облегчение, испытанное Букерм, было так велико, что он почти не думал, какова будет реакция Роберта, и, к его удивлению, его лояльность, разделившаяся на две противоборствующие стороны, странным образом придала ему отвагу и ясность мысли.
– Ничего, – повторил он, ожидая, что в следующий миг его ударят.
Последовало молчание. Затем Роберт швырнул стакан, с такой силой, словно вложил в этот жест все свое напряжение. Букер отшатнулся, но стакан не был нацелен в него. Роберт бросил его, с безупречной точностью прирожденного атлета, в старинное стенное зеркало. Оно треснуло, рухнуло на пол, и осколки серебристого стекла разлетелись по комнате, как шрапнель. У Букера мелькнула мысль, что если бы осколок задел его яремную вену, он мог бы истечь кровью на бесценном обюиссоннском ковре, а также – поскольку они находились в квартире Аотура Баннермэна нп Пятой Авеню, что зеркало, вероятно, стоило его жалованья за несколько лет.
Он услышал странный звук и понял, что Роберт смеется.
– О, Боже! – выговорил он. – Ты бы видел свое лицо!
Букер коснулся щеки, ожидая нащупать кровь, но не почувствовал ничего.
– Нет, нет, Мартин, я имею в виду в ы р а ж е н и е, – бодро сказал Роберт. – Это стоило того, во что обошлось проклятое зеркало, до последнего цента, уж ты поверь мне.
Букеру показалось, что он никогда в жизни ни к кому не испытывал такой ненависти. Роберт, улыбаясь, извинился, смешал ему коктейль, смахнул с дивана осколки стекла, и сел, небрежно забросив ногу на ногу, как будто ничего не случилось.
– Ее кто-то посетил, – сказал он. – Я в этом уверен.
Букер осторожно сел.
– Что заставляет тебя так думать?
– Глубокое знание человеческой натуры. Ладно, я сам виноват. Слишком долго тянул. И мне следовало пойти самому. Я бы вытряс из нее правду. Это могло быть рискованно, с политической точки зрения, но, возможно, риск бы окупился. – Он закурил сигарету. Руки его уже не дрожали. Ничто не напоминало об его вспышке, кроме осколков на ковре. Казалось, он в прекрасном настроении, и в мире с миром. На миг Роберта осенило, что Роберт безумен, но он отогнал эту мысль. У Роберта стресс, сказал он себе, и это, конечно, приводит к приступам раздражения.
– Ну, ладно, – произнес Роберт, – каковы наши перспективы?
Букер сделал большой глоток скотча. Он не был пьяницей, но чувствовал, что сейчас ему нужно выпить. И был почти готов сделать второй глоток, но потом решил, что лучше не надо.
– Соглашение, или опротестование через суд. Мы можем сделать и то, и другое. Подать протест, и выиграть время для соглашения.
– Я поговорю с Элинор. Лично я бы предпочел разобраться с ней в суде, если это продлится не слишком долго. В суде она, возможно, отступит.
Букер кивнул. Он не верил. что Алекса вообще способна отступать, но не считал нужным это высказывать.
– А наши шансы?
– Трудно сказать. Существуют прецеденты… – И снова умолчал, что прецеденты эти слабы.
– А бумаги, которые я просил тебя найти?
– Ни следа, Роберт. Я все обыскал.
Роберт потушил сигарету и встал.
– Будь осторожен на выходе, Мартин, – мягко сказал он. – Не поскользнись на стекле. Извини, но мне нужно кое-кому позвонить.
Букер со всей возможной осторожностью прошел по осколкам зеркала. И только в лифте задумался, кому же обирался позвонить Роберт.
* * *
– Ненавижу запах этих проклятых вонючек, – сказал Роберт. Человек, стоявший рядом с ним, не потрудился загасить сигарету. На Роберта он не смотрел. Его глаза не отрывались от огней моста на 59-стрит, словно это было прекраснейшее зрелище в мире.
– Американцы слишком много беспокоятся из-за курения. Почему?
– Разве ты не читал? Это вредно. Хотел бы я суметь бросить сам.
– Я считаю, что американцы слишком много беспокоятся о здоровье. Рак? Это болезнь стариков. Там, откуда я родом, никто не ждет, что доживет до старости. Поэтому все курят. – Акцент у него был испанский, голос глубокий, низкий, под безмятежной интонацией его таился заговорщицкий подтекст. Говорил он так, словно каждое слово обладало огромным весом, тяжестью, с которой нельзя расстаться без основательных размышлений.