Эммет напыжился, как нелепая птица, поправляющая взъерошенные перья.
– Ее сделал один из узников, находящийся в наиболее суровом заключении в тюрьме Аттика. Я ее регулярно посещаю.
– И тебя в п у с к а ю т?
– Не могут не впустить. Я священник. Несчастный, который подарил мне эту цепь – политический заключенный.
– И за что он сидит?
– Он обвиняется в захвате бронированного автомобиля. Еще одна жертва системы.
– Это не тот парень, который застрелил двух охранников и полицейского? – спросил Патнэм. – Мохаммед как-то там?
– Он теперь Эндрю Янг Смит. Он снова обратился в христианство. Замечательный человек, приговоренный расистским обществом за акт самозащиты.
– А я думал, он убивал охранников, сознательно и жестоко. Заставил встать на колени, сковал наручниками и затем выстрелил каждому в затылок. Так, помнится, было написано в "Таймс".
– "Таймс" – орган истеблишмента. Ни одному слову этой газеты нельзя верить.
– Твой дед считал так же после 1932 года, когда "Таймс" выступила за Фрэнклина Рузвельта – сказала миссис Баннермэн, уверенно уводя беседу туда, куда хотела.
Эммет заколебался, словно собирался сказать, что его критика "Таймс" основана на точке зрения, сильно отличавшейся от дедовской, и Алекса почувствовала, что все – даже Роберт, который старался игнорировать большинство высказываний Эммета, словно считал спор с ним ниже своего достоинства – с надеждой ждут, что Эммет навлечет на себя гнев миссис Баннермэн. Эммет, очевидно, тоже подумал о последствиях, и позволил теме увясть. Взамен он обратил свое внимание на Алексу, явно считая своим христианским долгом вовлечь ее в беседу.
– Вы очень молчаливы… Алекса, – сказал он, как и все остальные, угадав единственно верный способ к ней адресоваться. – Конечно же, дядя Артур делился с вами своими взглядами?
– Разумеется. У меня, однако, есть и собственные.
– Некоторые включают бессмысленную трату денег на музей.
– Артур не считал ее бессмысленной.
– Но, раз у вас есть собственные взгляды, что вы думаете?
– Я думаю, он имел полное право позволить себе осуществить свои планы.
Эммет глянул на нее сверху вниз – истое воплощение протестантской честности.
– Это уклончивый ответ. Я думал о вас лучше. Если суд решит в вашу пользу – а молюсь, чтобы Господь этого не допустил, неужели вы воплотите в жизнь безумства дяди Артура, как он от вас хотел, вместо того, чтобы использовать деньги более разумным образом? В конце концов, Алекса, дети голодают и в Нью-Йорке, не только в Кампале.
– Он это знал, Эммет. И я тоже знаю. Такова и была цель Артура – он хотел, чтобы богатство и п о л ь з о в а л о с ь. С его помощью он хотел изменить жизнь людей. Музей – только часть этого замысла. И в нем нет ничего экстравагантного. Если сочетать музей с офисным зданием, и иметь площадь и много полезного пространства, то стоимость музея будет почти равна налоговым льготам, которые принесет офисная часть. Мы все это разработали. Затем, если получить лицензию на репродуцирование произведений искусства, и запустить их в крупномасштабную продажу, например, с почтовым каталогом, музей должен окупить себя. Артура очень волновало последнее обстоятельство – "принести искусство людям" – вот чего он хотел. Полагая, что когда весь комплекс начнет приносить доход, деньги можно использовать для какого-нибудь благотворительного фонда. Не вижу, почему бы нет.
Какое-то время длилось молчание, словно все обдумывали сказанное про себя, без видимого энтузиазма, пока Эммет не спросил:– Это идея дяди Артура, или ваша?
– Ну, моя… в последней части.
– Это очень проницательно, – сказал Эммет с оттенком восхищения. – Честно говоря, у меня была примерно та же идея. Я хотел продать воздушные права Епископальной церкви святого Иакова, и использовать выручку для основания благотворительного фонда, но, вынужден признать, что Земельная Комиссия и архиепископ, как обычно, встали на пути прогресса.
– Я думал, что тебя остановили твои же прихожане, – сказал Роберт. Его лицо, как всегда, было спокойным, но глаза выдавали ярость. Эммет в своем неуклюжем маневре напоролся на вопрос о музее, и дал Алексе шанс предстать разумной и интеллигентной.
– Признаю – отношение прихожан было, в основном, не христианским, – ответил Эммет. – К счастью, им было мало, что возразить.
Эммет, заметила Алекса, разделял семейное отношение к оппозиции – сочетание надменности и высокомерного упрямства. Его воззрения могли быть самыми левыми среди Баннермэнов, но взгляд на мир – тот же самый: он знает, как лучше, а тот, кто с ним не согласен, имеет несчастье ошибаться.