Роберт пьян, – решила Алекса. Пьян и зол, но все еще держит себя в руках. Ему должна была быть противна встреча со Стерном, противна обязанность быть любезным, пока он торговался за то, что в душе он считал своим законным наследством, дать место в семье посторонней, признать, наконец, факт, что в случае длительного процесса он может проиграть… Он надеялся, что она может сломаться под давлением, или что Букер сможет добыть нечто, достаточно весомое, чтобы заставить ее сломаться – и вот теперь все кончено, или почти – и самое горькое, что он должен сознавать – и сознает, конечно – что только благодаря ее желанию заключить соглашение, он способен сохранить свое положение и место в семье, что он принимает свою частичную победу из ее рук, как дар, тогда как она еще сохраняет козырную карту.
– Он рассказал мне об этом. Обо всем. Он доверял мне, Роберт. Больше, чем мой родной отец. Больше, чем кто-либо на свете.
Он улыбнулся, или попытался, ибо его выражение скорее походило на гримасу, возможно, из-за опьянения.
– Ах, – сипловато сказал он, – доверие! Чудесная вещь! Я вам завидую. – Гримаса уступила место обычному любезному выражению. – Сам я не умею доверять людям. Или так мне говорили.
– Вы могли бы научиться.
– Может быть, – он громко рассмеялся, и смех его показался ей скорее зловещим, чем веселым. – Однако, мне, возможно, понадобится рука помощи, – он подмигнул.
По возможности вежливо, она отступила подальше от него. Наверное, потому что она не пила сама, люди, излишне пьющие, действовали ей на нервы – и кроме, того, замечание Роберта о доверии напомнило ей о документе – она еще не решила, как поступить. Несомненно, это и было у Роберта на уме. К о н е ч н о, он не мог доверять ей, пока документ у нее, но могла ли она доверять Роберту настолько, чтобы его отдать? Она, разумеется, могла бы его скопировать, но вряд ли это могло быть расценено, как акт доброй воли.
Е с л и между ними все сложится хорошо, к о г д а (она была оптимисткой) она научится доверять ему, тогда она отдаст документ.
Тем временем, разумней и безопасней будет сохранить его у себя.
* * *
Засыпала она с трудом. Ее тревожил не обед, за которым она съела очень мало, и не застольная беседа, где доминировала миссис Баннермэн, объяснявшая Саймону американские обычаи, историю и фольклор, но неожиданная реплика Роберта.
Неужели он и впрямь думает, что между ними есть что-то общее – два человека, погубивших тех, кого любили, оба признали это "случайной смертью", хотя фактически, – пусть этим словом никогда не обозначалось то, что произошло между ней и отцом, это были убийства? Роберт небрежно вел машину, и это стоило жизни его брату и еще двум невинным людям.
Она… но она отказывалась осознать, что она сделала, запрещала своим мыслям даже принять это направление.
Огромный дом вокруг нее стонал и трещал, полный мелких, странных шумов, как корабль в море. Удивительно, подумала она, что такое большое и прочное здание способно так же скрипеть по ночам под ветром, как старый фермерский дом. Она слышала треск дерева, когда температура понижалась на несколько градусов, шелест ветвей у крыльца, гудение воздуха в батареях, где-то вдали шум насоса или вентиляции, тихие шаги служанки, совершавшей ночной обзод, ибо здесь всегда кто-нибудь круглосуточно находился на страже, как в гостинице, и нажав кнопку звонка на ночном столике, можно было вызвать горничную – в любое время, на случай, если захочется выпить чашку чаю, или какао, или просто, как это бывало с миссис Баннермэн, узнать, который час.
Завтра, решила она, когда с делами будет покончено, она немедленно уедет, позвонит Стерну или Саймону снять ей номер в одном из самых уединенных городских отелей, скажем "Дорсет", или "Хэмпшир Хауз", и на время исчезнет из виду. Постепенно, шаг за шагом, она вернется к нормальной жизни.
Нет, чтобы быть точной, она начнет н о в у ю, ибо жизнь уже не будет той же самой. Ей нужен офис, чтобы управлять постройкой музея – в этом мог бы помочь Саймон. Со временем, вероятно, она будет признана, как миссис Баннермээн, а миссис Баннермэн доступно почти все. А потом? Она отказывалась заглядывать дальше.
Она закрыла глаза и внезапно услышала шум шагов по гравию во дворе, и человеческие голоса. Они звучали приглушенно, но ей показалось, что это мужчина и женщина. Потом они стихли, и Алекса уснула, повторяя себе, что нет причин полагать, будто говорили о ней.
* * *
– Это позорная капитуляция, Роберт, и ничто иное.
– Это здравый смысл, Сеси, – устало сказал Роберт. – Мне это нравится не больше, чем тебе.