– Где? Ах, да. Мне это непонятно. Вы слишком молоды, чтобы жалеть себя.
– Это не вопрос возраста.
– Наверное, нет. – Он снова обнял ее, на сей раз более нежно. – Я не хочу, чтобы вы считали меня старым дураком…
– Я не считаю.
– Спасибо. Но мне нужно, чтоб вы поняли, что это меня не волнует. Думайте, что хотите, но я вас хочу.
Неожиданно сознание одиночества показалось ей невыносимым, хотя она была вполне довольна им всего несколько минут назад. Она тоже хотела его, и позволила себе признать это, п о ч у в с т в о в а т ь, и примириться с этим, к чему бы оно не привело.
– Артур, – проговорила она, глядя на него, – я ничего не обещаю.
– Я и не прошу вас обещать.
– Вы… останетесь на ночь?
– Я бы очень этого хотел, – серьезно сказал он. – Если вы позволите.
Он возвышался над ней, заполняя собой всю ее маленькую гостиную – человек, сложенный по масштабам дворцов, в которых он обитал. Она поднялась на цыпочки и поцеловала его.
– Да, – ответила она. – Я вам позволю.
* * *
Ей снилось кукурузное поле. Она бежала через него под ясным синим осенним небом. Воздух был так холоден и прозрачен, что она почти чуяла приближение зимы. Стебли, гораздо выше ее ростом, были готовы к жатве, и маленькое колебание ветра заставляло их волноваться, подобно морским волнам – хотя она никогда не видела настоящего моря.
Она несла термос, бережно сжимая его обеими руками – не маленький термос, какой она брала с собой в школу, но из тех, что мужчины ставят рядом с собой на переднее сиденье пикапа, где помещается достаточно кофе, что хватит на все рабочее утро – от рассвета до десяти часов.
Она бежала и бежала, казалось, вечно, по узким тропинкам, обрамленным кукурузой. Иногда оттуда раздавался неожиданный резкий шум – как будто какой-нибудь зверек или птица, спугнутые ее шагами, кидались прочь, в остальное время шумела сама кукуруза.
Ее что-то подстегивало, словно термос содержал в себе нечто драгоценное или отчаянно необходимое, но чем быстрее она бежала, тем дальше, казалось, тянулось поле, словно увеличиваясь в размерах, а термос становился больше и тяжелее, а она все бежала, задыхаясь, словно от этого зависела ее жизнь – или чья-то еще.
Она чувствовала, как ее начинает охватывать паника. Ноги скользили по исхоженной поверхности тропинки. Она услышала голос, предупреждавший: "Ты не успела вовремя", и вдруг очутилась на открытой прогалине, которую кукуруза окружала высокими зелеными стенами. Посредине, в рубашке с закатанными рукавами, стоял отец. Он улыбнулся, обнял ее, подхватил и закружил в воздухе, словно она ничего не весила. Она чувствовала, как его руки обнимают ее, прижимают к его крепкой груди. "Это моя девочка!" – воскликнул он и поставил ее на землю, в то время как она продолжала цепляться за термос.
Хотя сознание ее было поглощено сном, где-то на дне его шевельнулось удивление. Бегала ли она когда-нибудь в действительности через поле с термосом кофе для отца? И, что главное, поднимал ли он ее и кружил на руках? Он был человеком, избегавшим всяких внешних проявлений привязанности. Нужно было очень постараться, чтобы добиться его внимания, да и тогда он выдавал его малыми дозами.
Сцена представала перед ней совершенно ясно, с почти сюрреалистической резкостью, как на картинах Эндрю Уайстта – отец, нагибающийся, чтобы принять у нее термос, капли пота, блестящие у него на груди, и башней возвышающийся позади него комбайн.
Рациональная часть ее сознания недоумевала – что отец здесь делает? Он хорошо справлялся со всеми видами ручного труда – а какой фермер нет? – но для фермера время – деньги. Поддерживать в порядке сельскохозяйственную технику было делом ее старших братьев, которые вряд ли интересовались чем-нибудь еще. Убирать кукурузу тоже было работой для мальчиков, или для наемных рабочих, поскольку требовалось только сидеть в машине от рассвета до заката, начисто выбривая поле от края до края, пока початки сыпались из высокой трубы в кузов, как золотистый гейзер…
Отец считал все время, проведенное вдали от своего скота, потерянным, поэтому непонятно было, почему он очутился здесь с комбайном, но она испытывала радость и возбуждение, смешанные с чувством вины из-за редкого удовольствия побыть рядом с ним вдвоем. Он взял у нее термос, подержал в руках, открыл, налил кружку и предложил ей – что было еще более странно, поскольку она не пила кофе, – но она отхлебнула глоток, на миг испугавшись обжечься. На вкус это было совсем не кофе, и даже не выглядело, как кофе. Совершенно неожиданно послышался ужасный шум, как в бурю, стены из кукурузы начали смыкаться, превращая прогалину в маленькую комнату без потолка, грозя задавить их с отцом. Небо заполнилось воронами, каркавшими так громко, что она заткнула уши руками.