– Мне снился отец…
– Молочный фермер, который голосовал против меня? Продолжай.
Она попыталась объяснить. Начала:
– Мой отец был очень религиозным человеком.
Баннрмэн кивнул.
– Так же, как и мой. У нас есть нечто общее.
– Я не хочу сказать, что у него были какие-нибудь безумные идеи. Он не был похож на всех этих проповедников, которых показывают по телевизору, но у него были твердые взгляды, на то, что хорошо и что плохо. Как и у большинства людей там, откуда я родом. Но даже в графстве Стефенсон он считался суровым борцом с греховностью. Не то, чтоб он сталкивался с множеством грехов, как ты понимаешь, но он был твердо убежден, что если ослабить надзор, грех расползется из Индианополиса или Чикаго, и очень скоро дети начнут читать "Плейбой" и утратят интерес к тому, чтобы вставать в три часа утра и доить коров.
– Без сомнения, доля истины в этом есть.
– Ну, конечно. Возьмем, к примеру, моих братьев. Все они тайком читали "Плейбой", и единственно, что их волновало, кроме девушек и автомобилей, это как удрать с фермы и найти работу, которая бы начиналась в девять утра. Все, что я пытаюсь сказать – мой отец не так уж верил в церковную службу, но он верил в подчинение требованиям. Он держал мальчиков на коротких поводьях, если ты понимаешь, что я имею в виду – он думал, что их полезно воспитывать в небольшом аду, в определенных границах. Но к девочкам он так не относился. А я была его единственной дочерью.
Баннермэн улыбнулся.
– Мне нравится твоя метафора – я сам езжу верхом. Следовательно, тебя растили в свободных поводьях и с мягким недоуздком?
– Узда и цепь были все равно.
Он усмехнулся.
– Я так же относился к Сесилии, и это, возможно, объясняет, почему она разыгрывает Флоренс Найтингел[22] на берегах озера Рудольф – без вся кого, с моей точки зрения, к этому призвания. Ты его любила?
– Когда я была маленькой, я любила его больше всех на свете. Странно, чем он был суровее, тем больше я его любила. И он любил м е н я. Он старался не выказывать этого – он был не из тех, кто часто обнимает и целует своих детей, знаешь ли. Он всегда был отстранен, словно мысли его были заняты фермой, а не нами. Но он любил, чтобы я была с ним, просто сидела рядом в пикапе, когда он куда-нибудь ездил. Он позволял мне влезать к нему на колени, когда вел ел трактор. Он всегда заходил ко мне в комнату, чтобы поцеловать меня перед сном, а я никогда не видела, чтобы он целовал мою мать, н и к о г д а. Потом, когда мне было около четырнадцати, он перестал это делать, и сердце мое было разбито. Я думала, что сделала что-то плохое.
– Что же, он был совершенно прав. Это опасный возраст для отцов и дочерей. Видено тысячу раз. Не нужно быть Фрейдом, чтобы объяснить это.
– Я не понимала. Он был таким… таким любящим. И вдруг стал сухим, почти враждебным. Вначале я обвиняла себя. Потом решила, что он меня ненавидит. Я ловила его взгляды в свою сторону – с такой я р о с т ь ю в глазах. Поэтому я отомстила единственным доступным мне способом.
– Каким?
– Я влюбилась в одного мальчика в школе, и мы сбежали, чтобы пожениться.
Баннермэн кивнул. Без сомнения, его дети, будучи богатыми, находили более драматичные формы мятежа.
– И далеко вы добрались?
– Мы собирались в Лос-Анжелес, но нас поймали в Седар Рапидс, в Айове, в придорожном мотеле. До этого мы пробирались проселочными дорогами. Кстати, мы поженились в Цвингли. Перед мировым судьей. Родители добились, чтобы брак был аннулирован, и увези нас домой. Честно говоря, у Билли сердце не лежало ко всему этому. Думаю, он вздохнул с облегчением, когда полиция засекла его машину на стоянке. Я п р о с и л а его не оставлять машину там, где его могут заметить, но он не послушал. Нарочно, наверное. Он был настроен вполне лихо, пока мы не добрались до Цвингли и не скрепили узы брака.
– А ты?
– Я была до смерти испугана. Но я бы все равно уехала в Калифорнию, если бы полиция нас не нашла. Странно. Дома никто не винил Билли в том, что случилось – все утверждали, что это моя вина. Конечно, он был школьной футбольной звездой, а это многое значит в таком городишке, как Ла Гранж. Поэтому люди предпочли считать, что это я его завлекла.
– Полагаю, твой отец был недоволен?
Она отпила молока. Эту часть истории она все еще не могла вспоминать хладнокровно – она была причиной ее кошмаров.
– Он приехал в управление полиции штата, чтобы забрать меня. Всю дорогу до дома он не говорил ни слова. Костяшки пальцев на руле побелели. Когда мы приехали, он сказал: "Не хочу слышать, что ты сделала, или почему ты это сделала, и вообще ничего от тебя". Он даже не повернулся ко мне. Просто смотрел сквозь ветровое стекло – вдаль, словно все еще вел машину. Потом вылез и пошел в коровник.