- Что за притча! - подумал он, хватаясь за саблю и выходя на крыльцо.
В ту же минуту на него бросилось несколько человек, заткнули ему рот тряпицею, связали по рукам и ногам и кинули на снег. Тимош видел, как изо всех углов повыскакивали люди, перед ним мелькнуло лицо пана Дачевского. Все они бросились к крыльцу, он же бессильно метался связанный и не мог предупредить отца. Сонного, безоружного Богдана вывели на крыльцо с завязанным ртом, с опутанными руками и ногами. Крепко-накрепко приторочили его к седлу коня и повезли куда-то. Тимош все это видел и не мог помочь отцу. Его освободили только сестры, когда под утро вернулись с колядок. Работник и работница исчезли; очевидно они были подкуплены Чаплинским и впустили его людей.
Тимош сейчас же бросился на розыски и узнал, что отец его у Чаплинского, за ним зорко смотрят, и нет возможности его освободить. Бросился Тимош к старосте, но его не приняли. На возвратном пути на площади он столкнулся с Комаровским. Комаровский ехал с небольшим отрядом жолнеров. Тимош схватил его коня за повода и гневно проговорил:
- Злодеи, за что вы схватили моего отца? Мало вам, что вы все у нас отняли?
- Прочь, хлоп! - замахнулся на него плетью Комаровский.
- Вот я тебе покажу хлопа! - прокричал Тимош и собрался его ударить саблей.
Но в эту минуту жолнеры, соскочив с коней, окружили молодого казака и обезоружили его.
- Гей, батагов сюда! - крикнул Комаровский.
Откуда-то явились батоги и Тимоша при собравшемся народе жестоко наказали палками, после чего Комаровский приказал отнести его домой.
- С этого щенка достаточно! - проговорил пан, - позабудет заступаться за отца.
Богдан, между тем, сидел в темном сыром погребе за крепким железным запором и никто, по-видимому, не мог к нему пробраться. Пани Марина ходила сама не своя; она знала обо всем случившемся и ей каждую минуту казалось, что вот-вот выведут Богдана на двор и отрубят у нее на глазах его буйную голову. Изобретательный ум ее на этот раз отупел, ничего не могла она придумать и понимала только одно, что если Богдана казнят, ей и самой не жить, так он стал ей теперь дорог. Она знала, что сидит в темном подвале, где его морят голодом, и это ее более тревожило. Вдруг у нее блеснула мысль: Саип был всегда верным слугой Богдана, он ловкий, маленький, изворотливый, он должен найти путь к своему господину.
- Саип, а Саип! - поманила она его, улучшив минуту.
- Что, пани?
- Любил ли ты своего прежнего господина?
Татарченок недоверчиво скосил глаза в сторону.
- А зачем пани знать?
- Вот зачем, Саип, - тихо проговорила она. - Если ты любил его, то подумай только: он теперь сидит взаперти, не видит света, может быть, ему не дают есть. Надо к нему пробраться.
Мальчик все еще недоверчиво смотрел на нее.
- Пани, ведь не любит моего хозяина? Разве ей не все равно, что будет с паном?
- Не все равно, Саип, - ответила Марина дрожащим голосом, и на лице ее выразилось столько горя, что сметливый татарченок тотчас переменил тон.
- Кабы деньги, пани! - таинственно проговорил он. - Его стерегут два сторожа по очереди, и один их них любит деньги.
Марина вздохнула.
- Денег-то у меня нет. Разве вот что, Саип: я тебе дам свои дорогие монисты, только как их продать?
- Саип знает жида и торговаться сумеет, - отвечал мальчик.
Марина принесла ему монисты. Он сунул их за пазуху и скрылся. С нетерпением ждала она его возвращения. К вечеру Саип принес ей небольшую пачку червонцев и сказал:
- Сторожу довольно двух! Один я дам ему сегодня вечером, чтобы он меня пропустил к хозяину, а другой останется на завтра.
Так установились правильные сношения с узником. Саип носил ему есть и пить и исполнял его поручения, а Марина обдумывала, как бы ей выведать от Чаплинского, что он затевает. Прошло несколько дней. Марина, наконец, решилась и пошла к своему мужу.
- Данило! - сказала она ему. - Зачем ты держишь Хмельницкого под стражей? Боишься ты его, что ли? Ведь ты сам утверждаешь, что он не имеет никаких прав на Суботово.
- А тебе что за дело? - возразил Чаплинский угрюмо. - Совсем тебе не след в эти дела мешаться...
- Я тебе же добра хочу, - продолжала Марина. - Послушай-ка, что говорят про тебя соседи. Говорят, что ты сонного схватил, что ты над ним, над безоружным натешился, а если б он был на воле, то ты бы и подступиться к нему не посмел.
- Кто это говорит? - запальчиво возразил Чаплинский. - Я не по своей воле посадил его в тюрьму, а по приказанию пана старосты.
- А вот нет же! - упрямо ответила Марина. - Я слышала, что пан староста тобой очень недоволен. Если б ты его схватил не сонного, не безоружного, ну, это было бы по-рыцарски; в честном бою тот и прав, кто победит... А так, никто тебя не похвалит.
Пан Данило угрюмо слушал ее.
- Жалко тебе этого казака, вот ты за него и заступаешься, проговорил он. - Возьму и отрублю ему голову и конец будет разговорам, теперь он в моих руках. Что хотят, пускай тогда и говорят.
Марина вспыхнула и гневно топнула ногой.
- А-а, если иак, то слушай же ты, пан. Смей только его пальцем тронуть, и меня с ним вместе в живых не будет!.. Вышла я за тебя замуж и буду тебе покорной женой во всем... но Хмельницкого ты должен выпустить. Помни, что если завтра к вечеру он не будет свободен, не видать тебе меня, как своих ушей... Сбегу от тебя, руки на себя наложу, татарам отдамся... Тебе меня не запугать. Это ты воспитанницу свою в татарскую неволю отдал, а я и сама к татарам уйду...
Чаплинский побледнел и совсем растерялся.
- Успокойся, Марина, - проговорил он, - ну, чего же ты так расходилась... Ну, я выпущу его, что мне в нем.
- Выпустишь, выпустишь, говоришь ты! - с радостью вскрикнула она, да ты, пожалуй, обманешь. Я хочу сама, своими глазами увидеть, как он отсюда уедет.
- Ну, хорошо, хорошо! Выпускай его сама, - согласился Чаплинский, не зная, как ему успокоить взволнованную женщину.
- Прикажи же сейчас его выпустить, - настаивала она.
Чаплинский неохотно позвал слугу.
- Позвать мне того хлопа, что сторожит Хмельницкого!
Через несколько минут сторож явился.
- Проводи пани Марину к узнику, - сказал пан, - и исполни ее приказание.