Кисель ответил, что все паны недоумевают, как это «вместо чиновных козаков являлись какие-то презренные хлопы требовать Зборовского договора», и что Богдан должен не на словах, а на деле доказать свою искренность.
Однако вместо новых гонцов Хмельницкого на другое утро поляки увидели перед собою все козацкое войско. Разыгралась битва, еще более жестокая, чем накануне. А вечером Хмельницкий вновь прислал какого-то пленного шляхтича с извинениями и уверениями в дружбе.
Так продолжалось несколько дней. Поляки отказывались от каких бы то ни было уступок, и в конце концов обессилевшая беднота, потерявшая не одну сотню убитыми и ранеными, угрюмо засела в своих возах. Хмельницкий тотчас вернул себе прежнее положение, и через день состоялся упомянутый визит его к Потоцкому, во время которого был подписан Белоцерковский договор (18 сентября 1651 года).
Визит этот вообще изобиловал драматическими моментами. Богдан сперва держался скромно и политично, но, выпив вина, стал несдержан и резок. Существует версия, что обозленные паны решили тогда отравить его. Однако проницательный гетман уловил что-то подозрительное в их поведении, оставил нетронутым заздравный кубок в честь короля и немедленно удалился, Простояв еще две недели, польская армия выступила в Подолию. Белоцерковский договор был последним политическим действием Потоцкого: 29 сентября он умер. Его преемником явился польный гетман Калиновский. В это время появилась комета, и астрологи предвещали несчастия. Не надо было обладать пророческим даром для этого предсказания: голод и мор свирепствовали на Украине, в Волыни и в Подолии. Поддерживаемые беспощадным Калиновским, паны, въезжая в свои владения, снова наталкивались на отчаянное сопротивление крестьян, снова видели, что надо готовиться к войне — не на живот, а на смерть.
«Белоцерковский договор был постановлен на льду», выразился один современник. Возвращенный в тиски панщины народ, а вслед за ним и старшúна и гетман — все страстно искали возможности освободиться от пут этого договора.
— Нельзя доверять Хмельницкому, который действует не всегда сам по себе, но также и по воле безрассудной толпы, — произнес как-то Кисель.
То, что в глазах Киселя было безрассудством, на самом деле было уменьем Богдана прислушиваться к голосу масс, понимать их нужды и вместе с тем подчинять все свои действия идее государственности и национальной независимости родной страны.
XVII. БАТОГ И ЖВАНЕЦ
Украинский народ, которого коснулось уже веяние вольной жизни, хотя и омраченной густым дымом пожарищ, вновь очутился под властью панов. Калиновский вешал, четвертовал, жег на медленном огне за малейшее непослушание помещикам или старостам. У жителей выпытывали, где спрятаны ценности, захваченные ими во время восстания. Жолнеры грабили в свой черед.
Повторный неурожай, саранча, заброшенные поля, на которых некому и некогда было работать, — все это привело к ужасному голоду. Хлеб привозили из Московского государства, четверик ржаной муки стоил 120 злотых. Те, у кого сохранились деньги и товары, отдавали их теперь русским купцам. «Убогие люди помирали с голоду, — пишет летописец. — Нередкими стали случаи людоедства. Современники передают, что одна мать убила и зажарила двух собственных детей… И были слышны в народе вопль, и воздыхание, и горе, и ропот на Хмельницкого».
Если Белоцерковский договор и явился передышкой для основных армий польского короля и Хмельницкого, то партизанская война продолжалась. Всю зиму происходили кровавые стычки. Крестьяне зарывали в землю свое добро, жгли хаты; мещане заколачивали свои домишки и укрывались в укрепленных местах, откуда совершали вылазки. По выражению польского летописца, жолнеры принуждены были кровью добывать насущный хлеб.
Эти партизанские отряды, густой сетью покрывшие страну, отнюдь не собирались подчиняться Богдану. После разгрома при Берестечко гетман сумел отчасти восстановить свой былой престиж, но Белоцерковский договор вновь подорвал его. Даже старшúна склонялась к тому, чтобы избрать нового вождя. Хмелецкий, шляхтич по происхождению, группировал с этой целью вокруг себя недовольных.
Положение Богдана сделалось чрезвычайно опасным. Потребовались вся его ловкость и опытность, замечательное искусство лавировать, вся его несокрушимая воля. Он открыл дополнительную запись в реестр. Представив полякам список на 20 тысяч человек, Богдан завел другой — на 40 тысяч с лишком, как после Зборовского мира. Все реестровые, естественно, освобождались от податей и повинностей. Когда польские власти потребовали объяснений, Хмельницкий ответил, что поступил так «для пользы самих поляков, чтоб укротить и усыпить на время необузданное хлопство».