— Да слышали ли вы, братцы, что ляхам подвезли новые гарматы из Львова?
— Уже вон насыпали они еще большие шанцы, будут нас лупить поодиночке, как мы их под Збаражем! — говорил гигантский мужик с бельмом на глазу окружавшим его поселянак.
— Да, будет нам, пане-брате, добрая погулянка, — заметил злобно стоявший рядом с ним худой поселянин.
— Вот и заработали, и полатались, и выбились из лядской кормыги, — отозвались глухо ближайшие.
— Так, так, — подтвердил третий. — «Кому скрутыться, а кому и змелеться».
— Это уж поверь, — подхватил кто-то из толпы, — старшина и останется старшиной, а нас, поселян, как примутся учить за то, чтобы с козаками не бунтовали, так не останется и шматка на спине дырявой шкуры!
— Да постой, постой, что ты мутишь народ, аспид! — раздался чей-то голос. — Чего каркаешь нам на погибель? Да паны переполошились, что мы не поддаемся им уже шесть дней да еще отбиваемся так, что и Яреме страху задаем, и еще, может, по домам разойдутся! Эх ты! Не вырезал ли ночью полковник Богун половину немецкой пехоты, не увел ли у ляхов из-под носа пять пушек? {459} А сколько раз мы нападали на их лагерь, сколько пленников захватили, сколько хоругвей опрокинули? Да если бы в четверг не гроза, несдобровать бы польскому войску...
— Толкуй там! Гроза!.. Продал нас Гурский, изменил лях, да и все тут! Ведь на ваших же глазах было дело, панове: поставил его наказным гетман, — с перепою, видно, сам валялся колодой, — ну и поручил все запроданцу, а у него под командой была середина, самые главные силы, против которых стоял Ярема... Ну, бросился этот пес на нас как скаженый, а Гурский, вместо того чтобы ударить на врага либо сжаться в железный кулак да и подставить его Яреме, вдруг разделил войска на две части и пропустил Ярему между них прямо в сердце. Ну, татары как увидели это, так и пустились наутек, загалдевши: «Зрада, зрада!» Так вот тебе и гроза!
— Да, это так! Старшина продала! Через нее мы терпим! — загомонели уже многие.
— А разве она нас не продавала и прежде? Заключили для себя добрый под Зборовом мир, а нас-то повернула ляхам в неволю, как быдло!
— Так, так, верно! — отозвались сочувственно сотни голосов, и на шум их новые сотни повалили на площадь.
— Да и теперь нас старшина не спасет... Что там Богун и Чарнота, да и вся чертова старшина! «Не поможе, — говорят, — бабе и кадыло, колы бабу сказыло!» Куда нам бороться с ляхами, когда их триста тысяч без слуг, а нас с татарами было сто шестьдесят тысяч, не больше, а теперь, когда татары дмухнули, — сколько осталось? {460}
— Да и чего держаться, на кой черт? — кричали в одном конце — Когда б была надежда!
— Верно, верно! — загалдели кругом. — А куда делся наш гетман? Вот уже шестой день как его нет в лагере! Старшина дурит нас, что он поехал упрашивать хана и снова вернется назад!
— Лгут они нам, иродовы сыны, все! Увидал гетман, что вскочил в яму, и бросился навтекача, а писарь Выговский тоже за ним поехал да и там же, у хана, пропал!
— Они нас продали, верное слово, продали ляхам, а теперь оставляют! — кричали одни.
— Так что же делать? Спасаться?.. Бежать из лагеря?
— Сдаться на милость панов! — вопили другие.
— Послать к королю посольство! — раздались кругом отчаянные вопли. Толпа заколыхалась и зашумела.
— Да стойте, блазни, чего кричите? — перебил всех чей-то голос. — Ведь полковник Дженджелей, которого Богдан поставил за себя, послал уже посольство к панам.
— Знаем, какого мира запросит старшина: они себя выгородят, а нас отдадут на поталу.
— Так что же делать? Что делать? Как спастись? — раздались вдруг со всех сторон испуганные вопли.
— Черная рада! Черная рада!! {461} — слились все вопли в один чудовищный крик.
Не дожидаясь довбышей, толпа кинулась к котлам. Вскоре в лагере к грохоту пальбы присоединились и частые, тревожные удары медных котлов. Со всех сторон хлынули на площадь черные массы поспольства и козаков...
Через полчаса вся площадь уже кишела народом. Испуганные, растерянные новоприбывшие обращались с вопросами к окружающим:
— Что случилось?
— Кто звонил на раду?
— Старшина, нас покинула! Хмельницкий злодей, изменник! Погубил нас! Он нарочно запропастил войско! Он подружил с басурманином и сам ушел с ним, а нас оставил на зарез! — кричала кругом разъяренная толпа. К этим диким возгласам присоединились и вопли прибывающих женщин. Протяжные, прерывающиеся удары котлов звучали все чаще и чаще...
LXXX
Сумерки сгущались; под этим серым, суровым небом вся площадь, залитая народом, казалась черным бушующим морем. Вдруг звон затих; на мгновенье все голоса замерли, и среди наступившей тишины раздался хриплый голос какого-то козака, влезшего на бочку: