— Панове товарыство, славная старшина! Не на веселую раду собрались мы теперь, но и не на сумную. Эх, когда бы мы сами были, без этого поспольства, еще бы посмотрели, кто ушел бы отсюда победителем! Ляхи уже трусят: они подозревают, что мы недаром отсиживаемся, а приготовили им западню! Я пустил чутку, что Хмельницкий с ханом уже возвращаются и ударят на них с двух сторон. И вот сегодня уже панские хоругви зашевелились... Многие уйдут восвояси, домой... Эх, кабы теперь их пугнул кто в затылок хоть с жменей удальцов, — лишь бы пугнул, а мы бы отсюда жарнули, да будь я собачий сын, коли б не тряхнули так ляшков-панов, что стало бы жарко самому Яреме! Если бы послать кого на литовскую границу за Кречовским, — продолжал Богун, — а то собрать хоть зграю охочекомонных... И все бы это можно, да вот смущает меня это поспольство, — много при нем всякой жоноты, даже с грудными детьми. Не привыкли они к бранным потехам, не окурились добре порохом, а потому и страшатся все через меру, да, кроме того, эту толпу может всякий сбить с толку, как неразумную дытыну. Вот разошлись они видимо спокойно и дали слово кориться, а я уверен, что лихие люди их разбили теперь на кучки и торочат, что лучше все-таки выдать старшину панам-ляхам, — они-де за это пощадят их жен и детей.
— Проклятье! — зарычал Кривонос, стукнувши с силой саблей о землю. — Они погубили Гуню, они погубят и нас, и всю Украйну! Пусть будет проклят тот день, когда мы их приняли в свой лагерь!
— Стой, друже, — прервал его Богун. — Итак, панове товарыство, согласны вы со мной, что оставаться здесь в таборе вместе с этой беспокойной толпой безумно?
Все молчали.
— Значит, нельзя. Теперь еще, — обратился Богун к Дженджелею, — что твоему посольству ответил король?
— Что? Да песий гетман Потоцкий не допустил его и на яснейшие очи!.. Он и прежнее посольство прогнал и кричал, что о Зборовских пунктах не может быть и речи, что мы только должны молить их о своей жизни и своих шкурах — не больше, что должны беспрекословно и прежде всего положить все оружие, сдать все пушки, обязаться выдать гарматы со всей Украйны и ждать, как рабы, ласки.
— Каты, аспиды, изверги! — скрежетал зубами Кривонос.
— Да кто же согласится на такой позор?.. Умереть — и баста! — промолвил совершенно спокойно Чарнота.
— И умрем! — послышался отклик старшины, словно эхо.
— А сегодня, — продолжал Дженджелей, — так он хотел всех послов посадить на пали и кричал, что не выпустит из лагеря ни единой живой души, что нашим падлом будет кормить своих гончих собак, что у бунтарей прав нет, что все украинцы — презренные рабы панства и что теперь почувствуют наши дети, какие у панов канчуки.
— Не дождутся, ироды! — ударил Кривонос перначом по столу так, что доска его расщепилась.
— Стой, батьку Максиме, успокойся трохы! — улыбнулся на этот порыв Богун. — Значит, очевидно, что и ляхи нас добровольно из этой пастки не выпустят... Так надо, стало быть, нам самим вывести и войско, и толпу.
— Как? Куда вывести? С трех сторон оточили ляхи! — раздалось сразу несколько голосов.
— А четвертая?
— Болото!
— Хе! Для козака скатертью дорога! — прищелкнул языком молодцевато Богун. — Мы проложим плотины...
— Чем? Как?
— А вот выслушайте меня, друзи, и если все будет исполнено так, как я задумал, то я ручаюсь вам, что мы спасем все войско и истребим ляхов! — заговорил Богун. — Плотины мы намостим; все, что есть у нас, — кунтуши, сукна, мешки, кереи, ратища, полудрабки, — все пойдет в дело... Только надо мостить так, чтобы не узнал никто из поспольства, иначе пропадет все. Для этого мы выберем самых верных козаков, а чернь займется на целый день какой-нибудь работой. Ночью выведем все войско. А меж возов везде натычем на шестах густо ряды шапок и керей, чтобы сдалось ляхам, что это козаки за ними чатуют, да оставим еще один полк отважнейших козаков, чтобы слегка заигрывал с ляхами и пулями, и картечью. Когда же выведем все войско, переведем помалу и поспольство, — ляхи не будут знать ничего. Мы дождемся ночи, зайдем в тыл и тогда с криками: «Слава Богдану, слава гетману!» — бросимся на ляхов.
— А я останусь здесь со своими завзятцами, — вспыхнул восторгом Чарнота, — и отсюда на них ударю!
Одобрительные восклицания посыпались отовсюду. Собрание оживилось. Лица всех загорелись надеждой, воодушевлением, верой. Даже Тетеря принял в общей радости самое искреннее участие, хотя в глубине души замышлял что-то недоброе.
— Богуне, брате, и я останусь здесь с Чарнотой, — подошла к Богуну Ганна.
— Нет, Ганно, ты выйдешь вместе с нами и заберешь раненых, — ответил ей Богун, смотря с восторгом на ее воодушевленное мужественное лицо. — Нам нужны теперь преданные и отважные люди, — нам нужно отыскать гетмана, выкупить его, если он в плену, нужно поднять кругом весь народ.