Я взял свои вещи и вошел в дом. Я увидел квадратную прихожую, справа за дверью что-то зашуршало, зашевелилось, потом оттуда вышла маленькая женщина, лет пятидесяти, и молча взглянула на меня.
- Я не ошибся? Вы фрау Гермина Трауготт?
Я, наверно, здесь самый первый курортник, - сказал я, а маленькая женщина безучастно смотрела мимо меня, а потом неторопливо вытерла руку о грубый передник в серую и голубую полоску и тихо сказала:
- Да.
Потом она достала из кармана передника ключ, кивнула мне и молча прошла мимо меня к выходу.
Я последовал за ней, обходя сторонкой стайку кур, рывшихся во дворе, и обогнул дом. Фрау Трауготт открыла дверь с другой стороны дома, дверь вела в комнату, точно такую, какую я ожидал увидеть: низкая, уютная горница с широким трехстворчатым окном и коричневым деревянным полом, в ней стол и стул, шкаф и кровать, столик с белым фаянсовым умывальником, окрашенные в зеленый цвет стены, на которых не висело ни одной картины. За окном виднелись дюны: трава колыхалась под ветром, по небу плыли облака, - кому нужны здесь намалеванные на картоне розы или морской прибой! Фрау Трауготт остановилась в дверях, до этого она молча шла впереди меня, а теперь остановилась в дверях, все еще вытирая руки о полосатый серо-голубой передник, смотрела на комнату и не произносила ни слова.
- Прекрасная комната, - сказал я, - как раз такую мне и хотелось, фрау Трауготт!
- Да, сударь, - сказала женщина без тени улыбки на лице.
Она стояла в дверях, продолжая вытирать руки о передник. Она была невысокая, лицо у нее было доброе, лицо много поработавшего на своем веку человека, круглое, с небольшими скулами, курносым носом и поджатыми губами, на висках-морщины, сбегавшие от уголков глаз к маленьким, чуть заостренным ушам. Беззлобное и, пожалуй, даже веселое лицо, только взгляд ее глаз был удивительно пустым. Неподвижные, лишенные блеска глаза глядели куда-то вдаль, широко раскрытые, они казались невидящими, и это придавало ее лицу ка"
кое-то призрачное выражение. Но тогда я не задумался над этим, мне хотелось поскорее пойти к морю, и, распаковывая свои чемоданы, я задавал обычные для приезжего вопросы, а фрау Трауготт скупо отвечала мне, удивительно тусклым голосом, под стать ее потухшему взгляду. Я спрашивал, где смогу обедать, где мне надо зарегистрироваться, ожидается ли хорошая погода и есть ли другие гости в ее доме, а фрау Трауготт отвечала: "В-гостинице", отвечала: "У бургомистра", отвечала: "Не знаю", отвечала: "Нет", и все это тусклым голосом, без всяких жестов. Я продолжал распаковывать чемоданы, и вдруг в разгар моей работы она тихо пробормотала, словно повторяя с трудом заученные слова:
- Вам к завтраку подавать три или четыре булочки, сударь?
- А нельзя ли просто черного хлеба? - спросил я, и этот вопрос, казалось, привел ее в смущение,
некоторое время она стояла молча, потом таким же тусклым голосом сказала: "Я узнаю", медленно повернулась и безмолвно вышла, закрыв за собой Дверь.
"Хорошо хоть, она не балаболка", - подумал я и еще подумал, что когда-нибудь я узнаю причину ее странного поведения. Я подумал также, что она, судя по говору, нездешняя, потом мысленно одернул себя: я приехал сюда отдыхать, а не интересоваться чужими судьбами. Быстро разложив свои вещи, я надел тренировочный костюм и захватил с собой книжку карманного формата. Мне хотелось подольше побродить по берегу, побродить часа два, три, а потом посидеть где-нибудь на дюне и почитать книжку, которую я до сих пор еще не читал, хотя уже много лет тому назад она тенью вторглась в мою жизнь: это была "Зимняя сказка" Вильяма Шекспира. Засовывая книгу в карман, я еще раз взглянул в окно: во дворе, окруженная курами, фрау Трауготт качала воду. Я наблюдал за ее движениями, которые были удивительно безжизненны, как и ее взгляд и ее голос, она качала воду однообразными взмахами руки, слегка наклонившись вперед, но корпус ее и голова оставались неподвижными. Она качала воду, как машина, и, наполнив два двадцатипятилитровых ведра, потащила их в дом, опять слегка наклонившись вперед и тяжело ступая. Я выбежал, чтобы помочь ей, встретил ее в передней и успел только отворить дверь в кухню. Она поставила ведра и чуть слышно сказала:
"Спасибо, сударь", глядя мимо меня, куда-то в угол.
- Я пойду к морю, фрау Трауготт, - сказал я,
а фрау Трауготт, стоя в кухне, вытирала о передник руки. - Может, я вернусь поздно, так вы, пожалуйста, не беспокойтесь, - сказал я, а фрау Трауготт чуть слышно прошептала: "Хорошо, сударь".
Потом она вдруг спохватилась и закрыла дверь.
"Странно, - подумал я, но потом подумал: - А какое мне до этого дело?" - и побежал вниз по дюне, к морю.
Я шел по берегу, сам не зная куда. Обрыв остался позади. Я шагал по влажному песку, который пружинил под ногами, грохотали волны, дул ветер, однообразие бесконечности обволакивало меня. Не знаю, сколько времени я так шел, мне казалось, что время давно остановилось, что здесь не кончаются сумерки и не начинается день, здесь только холодная, обдувающая тебя грохочущая хмарь, в ^которую входишь и теряешься в ней. Прилетели чайки, остроклювые дочери бури, жадно кричащие сгустки колышущегося воздуха. Я шел, и они появлялись у меня перед глазами и исчезали, уносимые ветром, новые стаи, как молнии, проносились мимо и пропадали без вести в бушующей стихии. Над грядой дюн колыхалась густая трава, словно бровь на лице моря. Глядя на колыхание травы, я вспомнил вдруг свою хозяйку, я представил себе ее стоящей в дверях, с безжизненными глазами, тусклым голосом, и образ ее заслонил от меня чаек и берег моря. Я пытался избавиться от этого наваждения, но мне не удавалось. "Какое мне, черт возьми, дело до этой женщины! - ругал я себя. - У меня отпуск, я не желаю забивать себе голову чужими заботами, я хочу отдохнуть!" Но чем больше я старался изменить направление моих мыслей, тем отчетливей и настойчивей представал передо, мной образ этой женщины: вот она стоит, маленькая, с потухшим взглядом, вытирая руки о полосатый передник.
"Ну, а теперь хватит!" - сказал я, наконец, уселся у подножья дюны и, достав свою книжку, отдался во власть потоку ямбов, уносившему меня в бесконечное море поэзии. Действие сказки происходило в королевстве Сицилии и в королевстве Богемии, все началось в Сицилии, благоухание цветов апельсина и яростный гнев, а потом передо мной и вправду предстала Богемия, и Богемия эта лежала у моря. Это была суровая страна, где бродили медведи, она лежала у сурового Северного моря, и разбушевавшиеся волны уносили моряков с разбитых у ее побережья кораблей в черную бурлящую бездну.
Богемия у моря! Я читал, слыша, как шумит море, как ветер шелестит травой на дюнах, я читал про Богемию, про королеву, которая вот уже шестнадцать лет, как умерла, про статую из камня, удивительно похожую на королеву, - эта статуя возвышалась на постаменте, и король, виновник гибели королевы, после шестнадцати лет покаяния решился подойти к этой статуе, он упал на колени, схватил каменную руку, и-о чудо! - рука оказалась теплой, и статуя открыла глаза, и статуя, каменная статуя, сошла с постамента и заговорила, и тут я вновь увидел перед собой безжизненные глаза фрау Трауготт.
С досадой я отложил книгу. Оставалось лишь несколько страниц, но мне не хотелось их дочитывать, ведь все кончилось хорошо, умершая воскресла, король был прощен, и дальше шла мораль. Я отложил книгу в сторону, я видел перед собой фрау Трауготт, ее пустые, безжизненные глаза. Кто сделал ее такой?