— Видала? — бросил Мэдок, угрожающе потряся окровавленным локтем перед плоским носом коровьей принцессы. — Твои братцы поработали!
Девка изумлённо распахнула глазёнки, а потом широко ухмыльнулась и зашепелявила что-то на своём диком языке. Радуется, сука, и ведь не скрывает даже. Мэдок скривился, коротко плюнул в сторону мсанки, угрюмо отвернулся. Обгоревшая часть леса осталась далеко позади, деревья по обоим берегам полыхали, чуть дальше вниз по течению прямо в воде ожесточённо бились десятка два человек. Кто с кем, не разобрать — Лента слишком широка.
Мэдок снова повернулся к коровнице, хмуро оглядел её с ног до головы. Девка подобралась и смотрела на него очень ласково, даром что оплёванная. Прошепелявила что-то снова, явно вопросительно. Мэдок покачал головой:
— Не знаю, что ты там бормочешь, — мрачно бросил он, и мсанка поползла к нему на четвереньках, раскачивая и без того еле удерживающуюся на волнах лодчонку.
— Совсем охренела, дура! — заорал Мэдок и умолк, когда коровница нежно коснулась его правой руки повыше локтя и снова что-то залопотала. Глянуть рану хочет. Странное дело. Мэдок подумал, а не схватить ли её за тонкую шейку и не швырнуть ли за борт, но вовремя рассудил, что не может знать, кто будет на берегу, к которому их рано или поздно прибьёт. Если это будут мсанки, то лучше ему иметь при себе их принцессу. Да и от стрел ею можно прикрыться в случае чего…
— Лады, девка, — проворчал он, разворачиваясь так, чтобы лучи солнца падали на его разрубленный локоть. — Поглядим.
Человек был ужасен — огромный и мохнатый, словно лес. Он напомнил Таринайе диковинных северных зверей, именуемых медведями, самым жутким в которых было то, что они могли передвигаться на задних ногах, как люди. Таринайя знала, что раненые медведи опаснее невредимых, и даже не могла представить, каково оказаться вдвоём с раненым медведем в утлой лодчонке посреди Полноводной. Она была безоружна, а столкнуть этого гиганта в реку у неё просто не хватит сил. Можно было прыгнуть в воду и попытаться достичь берега вплавь, но течение Полноводной слишком бурное. Потому Таринайя сидела, вцепившись в борта лодки, и смотрела на варвара во все глаза, думая, что по крайней мере успела вознести богам молитву перед смертью — редкая удача и большое счастье для мсанка.
Однако северянин не набросился на неё — более того, он даже с ней заговорил. Таринайя не понимала речи варваров, но знала, что ни один уважающий себя воин не заговорит с врагом перед тем, как убить его — священный миг смерти не должно осквернять словами. Это ободрило её, и она села ровнее. Северянин тем временем глянул на свой локоть, рассечённый до кости скользящим ударом палаша, и вдруг, ткнув кровавой раной Таринайе в лицо, что-то кратко и свирепо сказал. Она по-прежнему не понимала слов, но жест был недвусмысленным. Сердце Таринайи наполнилось признательностью и нежностью к этому варвару, предлагавшему свою кровь дочери врага. Верно говорят, что и на Севере ещё не исчезло полностью понятие чести: слабая женщина всегда остаётся слабой женщиной, даже когда она дочь, мать и жена противника. Правда, большинство северян предпочитало убивать и насиловать вражеских жён, но некоторые вставали на их защиту, ибо женщины рожают и северян, и мсанков. Душа Таринайи возликовала, а мысли её вновь обратились к богам с хвалой. Впрочем, на сей раз молитва была мысленной и очень короткой.
— Благодарю тебя, отважный воин, — торжественно произнесла Таринайя, стараясь говорить внятно. — Да будет тебе известно, что я — Таринайя, дочь Риная, шестого вождя мсанков. Я с готовностью принимаю твою помощь. Твои и мои боги, а также мои сородичи не забудут такого великодушия.
Северянин молча выслушал её, а потом плюнул ей в лицо и тут же отвернулся, видимо, смущённый собственным поступком. Таринайя была этому даже рада, ибо сама она в этот миг зарделась, потрясённая столь высоким знаком внимания и расположения. Её одаривали им лишь несколько раз — мать и некоторые старые женщины племени, и однажды отец, когда она сама пытала и казнила врага, проходя обряд посвящения в зрелые мсанки. Но сейчас она не сделала ничего, чтобы заслужить подобную милость, пусть даже от варвара — насколько знала Таринайя, северяне редко плюют на своих женщин, оставляя эту честь для врагов, которых уважают гораздо больше. Может, всё дело в том, что она была врагом? Но ведь он же предложил ей защиту. Значит, тут что-то другое…
— Храбрый воин, следует ли мне считать, что я могу рассчитывать на твоё расположение? — набравшись cмелости, спросила Таринайя.
Северянин взглянул на неё из-под косматых бровей. У него были красивые глаза — стально-синие, как свежевыкованный меч. Мужчина повернул голову справа налево и слева направо, являя общий для всех народов знак согласия, и Таринайя возликовала. Он сказал что-то, но она уже пробиралась к нему, одержимая желанием помочь столь достойному и благородному мужу. Когда она потянулась к ране, он вздрогнул и закричал, видимо, не желая, чтобы она оскверняла свои руки его кровью и гноем.
— Не волнуйся, мой храбрый воин, — сказала Таринайя, касаясь его плеча. — Я знаю, северные женщины слишком изнежены, ваши раны омывают мужчины, но женщины мсанков — дело иное. Позволь мне помочь тебе, как ты поможешь мне.
Он проворчал что-то, и она поняла, что он согласен принять её заботу. Таринайя жестом попросила его развернуться к свету и разорвала окровавленный рукав рубахи. У неё не было ни иглы, чтобы зашить рану, ни трав, чтобы сделать заживляющий настой, и она смогла только омыть её и забинтовать полоской кожи, оторванной от собственного подола. Таринайя завязывала узел на предплечье своего нежданного защитника, и слезы смиренной благодарности текли по её щекам.