А Гимпу показалось, что он умер.
Малёк сидел на крыше своего дома, потягивал вино и вдыхал прохладный воздух. Скоро наступит пробирающий до костей ночной холод, и тогда Малёк спустится вниз, в спальню, где на широком ложе его ждёт худая, гибкая и злая, как истинная кошка, черноглазая Темия. А пока он наслаждался прохладой и вином.
Его царство – крошечный оазис в Аравии. Крепость в окружении зубчатых стен, пышная зелень пальм, водоём, полный зеленой воды. Водоём, который никогда не пересыхает. На фоне бескрайней пустыни этот дворец казался миражом. И лишь приблизившись, путники с удивлением обнаруживали, что ни крепость, ни пальмы не собираются таять в дрожащем от зноя воздухе.
И вот верблюды входят во двор, и тут же караван окружает крикливая и пёстрая толпа, и будто из-под земли возникают вооружённые бойцы. Если караван хорошо охраняют, с него возьмут плату за ночлег, за воду и еду. А если охрана мала, он исчезнет без следа, и пески пустыни схоронят трупы людей.
Опять в мире идёт война и льётся кровь. Впрочем, в мире всегда где-нибудь идёт война и льётся кровь. Но сейчас речь идёт о большой войне и большой крови, а это означает, что невольничьи рынки будут переполнены, и у Малека будет много работы и много денег.
– Хозяин! – позвал негромкий голос. Малёк обернулся. Худой, загорелый до черноты мужчина в одних голубых шароварах склонился перед ним до земли. На лбу его рдело воспалённое красное клеймо. Это означал, что дерзкий раб пытался бежать, но его поймали. Малёк подавил невольно поднявшуюся волну гнева. Беглый раб… Малёк никогда не прощал беглых рабов. Что может быть отвратительней непокорного раба?
– Ну чего тебе? – Малёк раздумывал, швырнуть в раба туфлей или не стоит – гнев уже прошёл.
– Сейчас будет раздача пищи. Изволишь наблюдать самолично?
Малёк допил вино и поднялся.
– Ладно, иди, скажи, чтобы без меня не начинали.
Раб помчался вниз. Торопился. Хотел выслужиться, надеясь на прощение. А зря – усмехнулся про себя хозяин. Малёк неспешно двинулся следом, как и положено богатею и рабовладельцу. Что может быть на свете восхитительнее возможности безнаказанно пнуть в бок здоровяка семи футов росту и знать, что тот не взбунтуется, не кинется в ответ с кулаками, а безропотно стерпит. И если прикажет хозяин, бухнется в ноги и оближет туфлю. Это почти что чудо. Малёк не уставал наслаждаться подобными чудесами.
Малёк спустился в нижнее помещение. Здесь двое стражей, один – загорелый здоровяк с широченными плечами и бесформенным толстогубым ртом, второй – смуглый, обритый наголо и вертлявый, уже ждали. Кроме широкого кожаного ремня с двумя ножами каждый охранник носил на поясе ещё и выцветшую кобуру, из которой грозно высовывалась воронёная рукоять пятнадцатизарядного «брута». Раб, что прежде прибегал наверх, ожидал позади – возле кувшинов с водой и корзины с лепёшками. Малёк кивнул Губастому и отворил маленькую боковую дверцу. Она вела в потайную комнату, откуда была видна большая зала. Прежде в этой зале он пировал с гостями, когда тем случалось добраться до крепости, а в этой комнатке дежурил верный человек. Но у Малека давным-давно не осталось друзей. Одни погибли. Других он продал в рабство. Третьи сделались его рабами. Для пиров с подхалимами и наложницами вполне хватало малого триклиния. Сейчас эта зала служила госпиталем. Сквозь тайное окошечко, скрытое лепными украшениями, в крошечную каморку долетал запах гноя, лекарств и немытого человеческого тела. Со своего места Малёк видел почти все помещение. Освещённое масляными светильниками, оно тонуло в лиловом полумраке. Двое пленников ожидали возле двери раздачи пищи. Остальные сидели или лежали на койках.
Губастый открыл дверь и протолкнул корзину с лепёшками внутрь, а затем внёс два кувшина.
– Ну как дела, Лентул? Все живы?
– Пока все, – отвечал мужчина в зеленой тунике с длинными рукавами. Он был не стар, но светлые волосы надо лбом почти полностью выпали. Мужчина носил очки. Одно стекло в них треснуло, и потому медик постоянно щурился. – Но, боюсь, все не выживут.
Один из пленников – невысокий шустрый человечек – вынес одно за другим два вонючих ведра. Губастый стал обходить койки, наливая каждому больному в чашку его порцию воды и кладя перед каждым лепёшку, горсть фиников, а из маленького кувшинчика плескал в отдельную чашку вино. Натренированная рука точно отмеряла дозу. Этой своей способностью разливать, раздавать и делить Губастый необыкновенно гордился. На всех, кроме хозяина, Губастый смотрел свысока. На рабов (а обитателей этой комнаты он считал рабами, хотя те не были клеймены и не носили ярма) он смотрел свысока вдвойне.
Пленники принимали его милости молча. Не благодарили, не кланялись. Губастого это злило, но он сдерживался. Наконец раздача закончилась, и Губастый покинул «госпиталь». Тут же в зале началось странное движение. Те, кто мог ходить, вставали, по очереди направлялись в угол к большому глиняному кувшину и сливали в него часть воды. Те, кто не мог встать с койки, просили совершить эту процедуру товарищей. Так же поступали и с вином. Только некоторые сливали в общий кувшин не половину, а все вино. Это походило на тайную мистерию, приношение таинственному богу. Но боги римлян никогда не отличались жадностью – им хватает нескольких капель вина, немного фимиама, первины урожая, волос с бороды, внутренностей животного. Мясо жертвенного животного римляне всегда съедали caми. Зачем же отдавать богам последнее? Отдавать вино и финики? И драгоценную воду? Но напрасно Малёк пытался разгадать, что же на. самом деле происходит.
Лишь какой-то солдат с ампутированной по колено ногой выпил свою долю вина целиком. Остальные как будто не заметили его выходки.
«Плата? Этому худосочному? – подумал Малёк и подозрительно глянул на медика. – Неужели он сожрёт столько фиников и выпьет все вино? Вино-то дерьмовое, с осадком».
Раб говорил, что они делают это каждый вечер. Раб полагал, что медик собирает плату. На то он и раб, чтобы так считать. Хотя и беглый. Хотя и бунтарь. Доносчик. Иначе раб думать не может. Нет, тут что-то другое. Но как разгадать – что.
Объяснение раба не устраивало хозяина.
Медик взял чашу с вином, подошёл к самодельному алтарю, где стояла грубо вырезанная из куска дерева статуэтка Эскулапа, и вылил несколько капель вина на алтарь.
– Бог врачевания, – прошептал медик, – будь милостив, дай всем силы, а мне умение.
Малёк ожидал, что сейчас Лентул выпьет остальное вино. Но медик этого не сделал.
– Как, ты говоришь, зовут медика? – спросил Малёк Губастого, выбираясь из своего укрытия.
– Кассий Лентул, – отвечал тот.
– Кассий Лентул… Кассий Лентул… – повторил несколько раз Малёк, пытаясь припомнить что-то, связанное с этим именем.
Когда вслед за разбушевавшимися водами реки Джаг-Джаг в пробитую брешь в стене ворвались монголы, они резали всех подряд – и тех, кто сопротивлялся, и тех, кто молил о пощаде. Повсюду бурунами вскипала вода, грязь и тина, заполнили первые этажи, и в этой густой каше плескались люди и лошади, ослы и собаки. Белый жеребец с тёмным пятном на лбу, вырвавшись из конюшни, визжал от ужаса совершено человечьим голосом, хрипел и рвался из рук, что пытались ухватить дорогую добычу. Наконец конь взлетел по ступеням на стену Нисибиса, где уже не осталось ни одного защитника, и носился по ней, призывая хозяина отчаянным ржанием. А за ним, визжа от восторга, носились степняки. Наконец одному смельчаку удалось поймать уздечку, и конь как будто смирился и даже пошёл назад к лестнице, но потом, обезумев от ужаса, попятился, встал на дыбы, забил копытами в воздухе и, опрокинувшись, полетел вниз, увлекая за собой вцепившихся в него людей. Грохнувшись в липкую лужу, он перебил себе хребет, пытался подняться, ударяя передними ногами и поднимая тучи чёрных брызг. И опять ржал и кричал по-человечески, пока один из монголов не выстрелил ему в голову и не прекратил мучения. Если бы кто-нибудь из римлян видел происходящее, он бы истолковал смерть жеребца как мрачное знамение. Но все римляне пали.
С римлянами общаться просто. Вся их нехитрая философия – купить, подкупить, пригрозить. С варварами иначе. Они непредсказуемы. Кто их разберёт, этих пришельцев из степи. Жёлтые плоские лица, чёрные узкие глаза. То ли они собираются продать тебе по дешёвке пленника, то ли обнажат кривые сабли и зарубят и тебя, и твой товар. Лучше бы держаться от них подальше. Но Малёк чуял добычу, она манила, она пьянила, так зверя пьянит кровь. Монголы убивали и жгли. Насиловали и вновь убивали. Но все равно много, слишком много пленников скапливалось в их лагере. Женщины и мужчины, связанные, полуголые, голодные, спали прямо на земле, скованные друг с другом. Их можно купить дёшево, а перепродать дорого. Фокус в том, чтобы отыскать нужный товар. И Малёк готов был рискнуть. Он встречался взглядами с пленниками, ободряюще кивал, улыбался. И они уже верили, что он готов им помочь. Они ползли к нему на коленях. Торопливо шептали опухшими потрескавшимися губами: