На него смотрело загорелое лицо.
Каждая деталь проносилась в нечетком пятне угасающего сознания.
Выдающиеся скулы; безупречно-ровные зубы; разглаженная от постоянных реювенантных операций кожа.
Светлые, коротко подстриженные волосы.
Мускулистая шея на широких плечах под плащом с бронежилетом.
На каждом пальце — перстни в виде маленьких золотых свечей с застывшим пламенем.
Татуировка над переносицей — литера «I» внутри ока.
Какую же веру Эзрик углядел в тех серебристо-серых глазах. Какую убежденность!
Ошейник на шее скитальца мигал зеленым.
Эзрик захотел притронуться к нему, погасить огонек и выпустить на волю то, что скрывалось в металлическом гробу. Но все, что он мог, это умереть, и в тот момент откровения он пал духом, поняв, ради чего их сюда привезли.
Его тюремщикам требовалось доказательство.
— Не отчаивайся, — произнес скиталец, пока разум Эзрика медленно выкипал дымом. Запах горелого, который он ощущал, принадлежал ему самому, но скиталец улыбался, несмотря на жуткое зрелище человеческого испепеления. — Твои страдания служат высшей цели. — Он вытер струйку крови из носа и, наконец, пошел снег.
Первая глава
Город Воргантиан, Кобор, в свете Терры
Боль была старым другом. Меровед держал ее в уме, отрабатывая финальные движения с мечом и копьем. Выпад, разворот, парирование, выпад, разворот, парирование. В силу необходимости режим тренировок был безжалостным, скорость возрастала с каждым новым кругом, и это выражалось в едва заметном блеске пота на его теле. Мышцы горели, когда он провел заключительную кату, острие копья смазалось от неистовости удара.
Меровед застыл в позе на несколько минут, кожа дрожала от напряжения, дыхание — спокойное и размеренное, чтобы выпустить боль.
Он посмотрел на человека в зеркале перед собой. В его кремово-нефритовых глазах читалась усталость. Не ради кичливости северную стену тренировочной арены заменили серебряной отражающей панелью. С ее помощью он обучался. Форма имела значение не меньшее, нежели скорость и точность.
В ответ на него уставился старик, по крайней мере, для глаз Мероведа. Босой, нагой, в укороченных тренировочных одеждах. Вспотевший и уставший от нагрузок. В бороде седых волос больше, чем черных. Кожа обвисла сильнее прежнего, чернила, которыми были выведены его многочисленные деяния и многочисленные имена, выцвели, шрамы болели от возраста. Даже бионика, металл, заменивший раздробленные кости и разрушенные ткани, казалось, частично лишился былой марсианской прочности. Века брали свое. Он одряхлел. Для очей смертных он казался бы совершенно иным. Однако их чувства были не столь остры, и более подвержены влиянию благоговейного трепета.
— Закончить сессию, — произнес он с едва заметным намеком на утомленность, однако Мероед услышал ее. Он знал.
Хроно лишь подтвердил его подозрения. На три десятых секунды медленнее.
— Я умираю… — пробормотал он, и выпустил копье. Оружие коснулось пола с тяжелым металлическим звоном. — Как и положено всему. Как и уготовано всему.
Он отвернулся от отражения, устав от созерцания и напоминания обо всем, чем он больше не являлся, и чем он стал в собственных глазах, и вышел из зала.
— Зату… — произнес он, набрасывая на плечи черную мантию с вешалки в оружейной комнате.
— Мой лорд. — Переданный через настенный вокс-динамик голос его мажордома прозвучал холодно и металлически.
Меровед окинул взглядом многочисленное оружие, заключенное за стазисными полями.
— Я возвращаюсь в караул, — сказал он.
— Как пожелаете, мой лорд.
Разнообразное вооружение занимало большую часть южной стены сводчатого помещения, тянувшегося на пятьдесят футов от места, где он стоял. Потребовалось несколько веков, чтобы собрать эту коллекцию, а также элементы доспехов и боевые эфемеры, которые он хранил вместе с ней. Многим из них Меровед ни разу так и не воспользовался, поскольку имел свои предпочтения, хотя все они меркли по сравнению с атрибутами прошлого призвания.
За исключением одного. Мизерикордия была ножом редкого происхождения и еще более редкого мастерства изготовления. Ее красота и значимость затмевали все прочее в обширном арсенале Мероведа, и все же он не доставал ее из ножен много столетий. После того как ушел в добровольное изгнание.