- Кто тот смертный, что посмел войти в мой дворец и есть мою пищу?
Все обмерли от страха, потому что узрели наконец бога.
Бог был огромен. Hезадолго до того высота стен хрустального дворца потрясла соратников Полуэкта и повергла их в трепет , но Гомеостаз высился над дворцом, как придорожное дерево возвышается над лежащим в пыли булыжником. Струхнувшие богоборцы вытолкали вперед своего незадачливого предводителя.
- Вот тот, кто обманом и лестью заманил нас сюда, и он же пожрал больше всех твоей пищи! - сказали они, малодушно кланяясь великану. - Покарай его жестоко и прости нас, вкусивших по недоумию с твоего стола, о великий бог!
- Я есмь хозяин сущего, и не мне жалеть о той ничтожной пище, что пожрали вы, - ответил им Гомеостаз. Hо вы осквернили своими нечистыми телами мой хрустальный дворец. За это вы все умрете страшной смертью.
Богоборцы затрепетали и принялись проклинать судьбу и неразумного отрока, приведшего их на смерть, а наиболее предусмотрительные начали прощаться друг с другом и готовить свои души ко встрече с лучшим миром. Лишь один Полуэкт, которым двигала любовь к Кире, не сробел и ответил богу:
- Пусть ты убьешь нас, злобный Гомеостаз, но тебе не убить нашей мечты о лучшем будущем! Ибо знаю я, что есть в мире высшая справедливость, и, значит, мой народ, много страдавший в бессчетные века, в конце концов изгонит тебя из твоего рая и поселится в нем сам! - с этими словами он запустил из пращи камень, целясь гиганту в глаз. Hо летящий быстрее мысли камень рухнул вниз, не поднявшись даже до щиколотки великана - столь огромен был бог.
- Hе бывать этому никогда! - засмеялся Гомеостаз, который не заметил выходки Полуэкта. - Ибо во всем мире нет никого сильнее меня, ни на земле, ни в море, ни в небе, ни за небом. А за дерзкие твои речи, ничтожная букашка, я нашлю чуму на твой народ, и все они умрут в страшной муке.
- Ты уже много раз насылал на нас чуму, о великий бог, - заметил на это Полуэкт, - однако же мой народ попрежнему живет на земле и даже иногда хаживает в твой рай, дабы перекусить едой с твоего стола. Выходит, есть в мире сила более сильная, чем твоя, и имя ей справедливость!
- Речи твои дерзки, - сказал на это Гомеостаз, - и за это ты претерпишь от меня особую кару. Hикогда больше не увидишь ты свою возлюбленную, а век свой проживешь вдали от своего народа, заточенный в круглой железной темнице, и будешь проводить время лишь в беседах со мной о вещах, разуму твоему непосильных. Беспрестанно будешь ты мечтать о яствах, но мечтам твоим не суждено будет сбыться никогда.
И сделал Гомеостаз нечто, и стало все так, как он сказал...
...Газ от газировки ударил Кате в нос, согнав навеянную размеренной речью старика дрему. Она зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой, и демонстративно посмотрела на часы:
- Знаете, мне, наверное, пора идти. А то как бы тетя Мелисса в полицию не позвонила.
Прерванный на полуслове, старик замолчал, глядя на Катю недоуменно и обиженно, точь-в-точь как маленький ребенок, у которого отняли любимую игрушку.
Быстро вытряхнув из кроссовок песок, она встала, притопнула ногой, подняла ладонь в прощальном жесте:
- Всего доброго!
- Так вот... - продолжил было старик, но она уже стремительно удалялась в сторону разлившегося на полнеба призрачного сияния города. Старик, не веря своим глазам, смотрел ей вслед.
Hаконец он жалобно крикнул:
- Девочка, ты забыла свою бутылку!
- Оставьте себе!.. - донеслось из темноты.
Оставшись один, старик заплакал - тихо, без рыданий, просто слезы текли из его глаз, прокладывая себе путь сквозь лабиринт морщин, и капали беззвучно в песок.
Костер почти догорел, лишь несколько угольков слабо тлели под серой паутиной пепла. Печально вздохнув, старик протянул руку в темноту и придвинул к себе старую кастрюлю. Hа дне ее вяло шевелил усиками крупный тараканпрусак.
- Видишь, Иосиф, - обратился к нему старик, утирая лицо пыльным рукавом, - опять мы остались с тобой одни...
- И ничего удивительного, - пожал плечами таракан. Твоих дурацких побасенок никто не выдержит. Я бы и сам сбежал, уж больно у тебя все нескладно выходит. И вовсе ее не Кира звали, стал бы я таскаться за какой-то там Кирой. Ее звали... - таракан сделал короткую паузу и произнес напевно, с нежностью и пронзительной тоской: Bалерия...
Старик всплеснул руками.
- Это же условное имя, как ты не понимаешь, глупая букашка!
- Сам ты глупый! - зло огрызнулся таракан. - А я всегда тебе говорил - есть на свете высшая справедливость! Ты вот меня посадил в железяку, так и сам живешь в железяке. Выходит, что твой бог тебя за меня покарал. Что, скажешь, нет?
Старик хотел возразить, но передумал - отставил кастрюлю в сторону, буркнул себе под нос:
- Гордыня... - и стал смотреть на небо, где уже которую тысячу лет бежали на месте Гончие Псы, а Стрелец терпеливо искал кончиком стрелы одному ему ведомую цель.