И в этой тишине неожиданно и страшно прозвучал мучительный, полный тоски и безысходности стон. Хотя от чайханы до мечети на кладбище было не менее ста метров, стон был слышен отчетливо, будто он раздался недалеко от распахнутого окна.
Люди оцепенели от страха. Даже на лицах ворошиловцев отразилось замешательство.
И Саид растерялся. А с кладбища снова послышался стон. Начавшись с низкого звука, он поднимался все выше и выше, пока не кончился диким, полным мучительной боли воплем.
Стенания и крики послышались и в чайхане. Люди не разбежались только потому, что были скованы ужасом. Сидевший у дверей человек в кожаной фуражке встал и спокойно направился к раскрытому окну, около которого уже стоял растерявшийся Саид.
А стоны и вопли, доносившиеся из мечети, прорезал звонкий от ярости голос, изрыгавший проклятия:
— О нечестивцы, осмелившиеся поднять руку на могилы своих предков!.. О внуки дьявола! Пусть вам не будет отрады в обоих мирах. Да будете вы, проклятые, без конца наполнять свое чрево кипящей вонючей водой, как верблюды, одолеваемые жаждой. Да послужит пищей вам пропахший горьким дымом горящий кизяк…
В чайхане никто не решался шелохнуться. Люди, закрыв лица руками, лежали ниц, пораженные ужасом. Незнакомец, подойдя к помосту, на котором стоял у раскрытого окна Саид, остановился.
Из темноты продолжало греметь:
— Да прорастут через тела тех, кто осмелился осквернить наши могилы, колючие шипы ядовитого дерева Заккум. Да распухнут от гниющих заноз их языки и да покроются смрадным гноем губы их… — Яростное проклятие неожиданно закончилось обычным криком перепуганного человека: — Ой-бой! Вай-до-о-од!
Несколько мгновений в чайхане царила тишина. Кое-кто из бустонцев поднял голову. Затем, ободренные примером первых смельчаков, поднялись и остальные.
А с кладбища вдруг донеслось:
— Алешка! Я на этом артисте крепко сижу, а ты двинь вон того, пузатого. Он удрать собирается!
Мечеть на кладбище ярко осветилась изнутри. Видимо, там зажгли факелы.
— Товарищи, жители Бустона! — снова зазвучало из мечети. — Святоши, проклинавшие вас, пойманы. Конечно, среди них нет ни одного покойника, а тем более вашего предка. Мы уверены, что ваши отцы и деды не захотели бы быть в компании с теми подлецами, которых мы сейчас приведем к вам в Бустон.
Люди в чайхане перевели дыхание. Вначале лица их отразили полное недоумение, затем на бледных губах появились нерешительные улыбки.
Воспользовавшись всеобщим замешательством, первым поднялся чтец корана и засеменил к выходу. За ним заторопились еще три-четыре человека, и среди них старик, призывавший к покаянию. Они уже вышли за двери, но были остановлены окриком:
— Граждане! Подождите минуточку!
Уходившие остановились. К ним подошел человек, только что стоявший рядом с Мухамедовым у окна в чайхане.
— Мне надо поговорить с вами. Я вас прошу немного задержаться. Петров!
Из темноты ночи вынырнул человек в военной форме.
— Слушаю вас, товарищ Саттаров!
— Проводите граждан пока в правление колхоза. Я скоро приду.
— Слушаюсь.
В чайхане старики и женщины понемногу освобождались от оцепенения. Они уже с интересом следили через окно чайханы за тем, как два ярко пылающих факела освещают спускающуюся с холма группу людей.
— Что ж мы сидим здесь, граждане? — ободряюще заговорил Мухамедов. — Пойдемте навстречу вашим «покойным предкам».
Он первым вышел из чайханы. За ним дружной гурьбой шли ворошиловцы и краснооктябрьцы, следом потянулись бустонцы. На площади толпа остановилась.
И вот, освещенные светом факелов, ярко пылавших в руках Аширмата, Алима и Вани Чернышева, «покойники» под конвоем Смирнова и Мальяна вступили на площадь. Их было четверо.
Впереди, опустив голову, шагал пожилой толстый человек, за ним — старик, продававший табак строителям канала. Шествие замыкали двое здоровенных верзил.
— Наш полевод! Святой ишан! Сыновья Ашурбая! — зашелестела толпа.
Только сейчас колхозники рассмотрели, что руки всех четырех связаны. Вместо веревок были использованы чалмы задержанных.