Так и жила Ахрос. Ей шел уже двадцатый год. Это была высокая, худощавая девушка, обычно одетая в обноски. Ее густые черные волосы не были заплетены во множество тоненьких косичек, как это принято у девушек-узбечек, а стягивались старым, много раз стиранным, потерявшим всякий цвет платком.
Лицо Ахрос было довольно красиво, но черно от постоянного загара и хранило неизгладимый отпечаток какой-то притупленности и печали, свойственной большинству рано ослепших людей.
Сегодня воды требовалось много. Водоем находился в центре селения, и Ахрос раз десять пришлось сходить к нему. Наполнив последний раз бурдюк и перекинув лямку через плечо, девушка устало распрямилась и медленно зашагала через площадь к калитке дома Тургунбая.
Хотя лямка тяжелого бурдюка резала плечо, а раскаленная пыль обжигала босые ноги, девушка улыбалась. Сегодня все обошлось благополучно. Сельские озорники, видимо, попрятались от жары, и никто не обидел Ахрос во время многократных путешествий к водоему. Никто не ударил и не ущипнул ее, никто не столкнул ее с тропинки в придорожную колючку. А главное, никто не отбросил в сторону пустого бурдюка. Так трудно потом бывает на ощупь разыскать то место, куда брошен бурдюк. А эти мальчишки всегда стараются забросить его туда, где колючки погуще, а шипы ее суше и длиннее.
Вдруг Ахрос приостановилась. Она узнала тяжелую поступь рабочих волов Тургунбая.
«Значит, Джура возвращается с поля», — подумала Ахрос, осторожно сворачивая к краю тропинки.
Теперь Ахрос различала шаги самого Джуры, хотя батрак, так же как и девушка, был бос. Вот его рука легла на лямку, больно резавшую плечо, и тяжесть, пригибавшая Ахрос к земле, исчезла. Джура снял с плеча девушки бурдюк и вскинул его себе на спину.
— Почему с бурдюком за водой пошла? — негромко спросил он.
— Воды много надо. К хозяину гости приедут, — также тихо ответила Ахрос.
— Что ж, не могли подождать? Я бы вернулся и наносил. Ведь гости-то вечером приедут.
— Вечером, — согласилась Ахрос.
— Возьми.
Джура взял ее руку и положил на ладонь пару груш.
— Возьми, кушай, — с грубоватой лаской в голосе проговорил он.
— Зачем ты? Увидят, — слабо запротестовала девушка.
— Я не с деревьев, с земли подобрал. Падалица. Не подберешь — все равно сгниют.
— Заругает хозяин, если увидит.
— Тогда спрячь, потом съешь. На еще!
Смущенная непривычной лаской девушка поспешно спрятала груши.
В комнате для гостей было полутемно и прохладно. Наружные ставни огромных стрельчатых окон, еще с утра плотно закрытые, не пропускали дневного зноя. Только через щели в ставнях лучи солнца могли заглянуть в помещение. От этого по всей комнате тянулись тонкие струйки света. Узкие золотистые полоски расчертили ковры, покрывавшие пол.
У стены, на разостланном поверх ковра стеганом одеяле, подложив под локоть подушку, лежал Тургунбай. Привалившись спиной к стене, он отдыхал после утомительной поездки.
Умиротворенный тишиной и прохладой, Тургунбай дремал, с удовольствием разрешая сну овладеть собою. Гости приедут только к закату, значит, можно часа три-четыре послать. С подготовкой угощения справятся и без него.
Тургунбай в полусне стал припоминать, все ли нужные распоряжения им сделаны, не забыл ли он чего-нибудь. «Нет, ничего не забыл», — удовлетворенно подумал он и, вынув подушку из-под локтя, опустил на нее голову.
Ночью ему не пришлось поспать. Выехав с вечера в Шахимардан, он уже в самом конце пути встретил пешего гонца, бежавшего из Шахимардана в Ширин-Таш. И не вообще в Ширин-Таш, а лично к нему, Тургунбаю. Гонец сообщил, что ишан Исмаил Сеидхан завтра к вечеру приедет в Ширин-Таш и остановится у него, у Тургунбая.
Ишан в дни своих редких наездов в Ширин-Таш всегда останавливался у кого-нибудь из своих мюридов. Любой из них считал за великую честь принять в своем доме святого наставника. Но ишан был разборчив. Многие толстосумы не имели возможности выразить обильным угощением свою любовь и преданность ишану. Тургунбай всего два раза удостоился посещения ишана, хотя и был одним из самых ревностных его почитателей.