Хранитель гробницы говорил громко, на русском языке, стараясь, чтобы его слышали все красноармейцы отряда.
— Все? — спросил Ланговой.
— Я сказал все. Выхода у вас нет. Сдавайтесь.
— Теперь слушайте наш ответ, — тоже громко заговорил Ланговой. — Наш отряд в этом районе гор является единственным полномочным представителем Советской власти. Я, как командир отряда, приказываю, — слышите, не прошу, а приказываю, — курбаши Курширмату немедленно сложить оружие, распустить рядовых басмачей, а самому вместе со своими приближенными явиться ко мне для того, чтобы под конвоем отряда следовать в распоряжение Ревтрибунала. Добровольная сдача будет зачтена курбаши и всей его своре при определении Ревтрибуналом меры наказания. Ясно? Вы тоже должны будете явиться вместе с курбаши Курширматом.
— Я? — растерянно проговорил старик, пораженный неожиданным ультиматумом. — Я скромный слуга бога. Я потому и пришел к вам, что желаю избежать кровопролития. Война — не дело служителей святой могилы.
— И поэтому служители гробницы набивают могилы своего святого английскими скорострельными винтовками и патронами к ним? — саркастически спросил Злобин.
Старик вздрогнул. На несколько мгновений он прикрыл глаза, должно быть, для того, чтобы скрыть их яростный блеск.
— Много лжи пытаются возвести иноверцы на святой мазар и его служителей, — смиренным тоном проговорил он после длительного молчания.
— При чем тут иноверцы? — отрезал Ланговой. — Снимал кирпичи с надгробья и вытаскивал оружие красноармеец Тимур Саттаров, узбек, мусульманин.
— Какой он мусульманин! — тоном величайшего презрения ответил хранитель мазара. — Он предал свой народ, связавшись с неверными. Он не узбек, — и старик ожесточенно сплюнул в сторону.
Красноармейцы, охранявшие окна, внимательно слушали разговор командира с парламентером. Стоявший у ближайшего окна Авдеенко возмущенно заговорил:
— Товарищ командир! Разрешите спросить? Зачем мы с этой бородатой сукой вежливые разговоры ведем? Он ведь хуже тех, которые с тропы под наши пулеметы лезли. Те, одураченные, не понимают, а этот умный, гад…
Старик опасливо покосился на стоявшего у окна красноармейца.
Ланговой весело рассмеялся.
— Конечно, самое правильное было бы пристрелить этого прохвоста, — громко заговорил он. — Да одно плохо. Стукнем мы здесь эту мразь, а завтра его в мусульманского святого превратят, в мученика за веру, растерзанного большевиками. Где-нибудь над его могилой гробницу слепят не хуже этой. Даже если костей от святого пройдохи не найдут, неважно. Зароют какого-нибудь подохшего осла, и сойдет.
Несмотря на напряженность обстановки, бойцы расхохотались вместе с командиром. В темной каменной коробке осажденной басмачами гробницы гудел веселый смех.
Тщетно пытаясь сохранить полную достоинства осанку, хранитель гробницы поднялся с места. Он трясся в бессильной ярости. От прежней властности не осталось и следа.
Свистящим от злости голосом старик проговорил:
— Видимо, голос мудрости не способен дойти до голов, отуманенных неверием.
— Да, ваша мудрость нам никак не подходит. А вот над нашим предложением советую подумать. Только торопитесь. Подойдут другие наши отряды, и добровольной сдачи у вас не получится. Даем срок до завтра, до двенадцати часов дня. Всего, — и Ланговой козырнул парламентеру.
Но старик, видимо, не считал переговоры законченными. Сделав вид, что не разглядел или не понял жеста Лангового, хранитель гробницы снова уселся на место. С минуту он сидел молча, а затем, справившись с клокотавшей в нем яростью, заговорил спокойно и даже заискивающе:
— Военные дела должны решать сами воины. Я полностью и очень точно передам ваши слова господину главнокомандующему, и пусть все совершится так, как предопределила воля всевышнего. Но я обращаюсь к тебе, славный командир красных воинов, с просьбой. Не отвергай моей просьбы, уважь желание старика, годящегося тебе в деды. Вчера по твоему приказанию пуля твоего красноармейца пресекла жизненный путь одного из самых любимых моих учеников…
Старик закрыл лицо ладонями рук и некоторое время сидел в этой горестной позе. В помещении было совсем тихо. «Какой еще фортель задумал выкинуть этот старый сводник?» — думал Ланговой, смотря на сидящего около надгробия басмаческого парламентера.