Пылавшая крыша грозила каждую минуту обрушиться. Пора было подумать о скрывшихся внутри бандитах.
Ланговой рукояткой маузера постучал в дверь дома.
— Эй! — крикнул он. — Предлагаю вам сложить оружие и сдаться. На раздумье три минуты, — и, взглянув на пылающую кровлю, добавил: — Хотя крыша, пожалуй, и трех минут не выдержит. Торопитесь.
Ответ раздался совсем рядом. Видимо, огонь выгнал главарей шайки из комнат, и они сейчас столпились около самой двери, ведущей из прихожей наружу.
— Мы согласны сдаться, но требуем… — заговорил из-за двери чей-то хриплый голос.
— Ничего требовать я вам не позволяю. Складывайте оружие и выходите поодиночке с поднятыми кверху руками. У вас осталось две минуты.
Из-за двери донеслись приглушенные голоса… Там, очевидно, спорили. Затем вдруг кто-то раздраженно крикнул: «Ну, и уходите к черту, трусливые шакалы…» И сразу же глухо стукнул пистолетный выстрел.
С полминуты там царило молчание. Затем послышалось:
— Мы сдаемся, командир! Пусть эти псы из ущелья отойдут от дверей. Мы сдаемся Красной Армии. Крестьяне не имеют права стрелять в нас. Мы пленные.
Из открывшихся дверей вначале повалили клубы дыма, затем один за другим вышли пять человек. Впереди шел хранитель гробницы Исмаил Сеидхан, за ним невысокий толстый человек в дорогом парчовом халате. Лицо его было красным. Маленькие, слезящиеся, почти лишенные век глаза смотрели зло, как у затравленного хорька. Последними вышли ученик Исмаила Сеидхана и двое молодых басмачей, — видимо, личная охрана курбаши.
— А где Курширмат? — спросил Ланговой.
— Еще утром господин главнокомандующий отбыл отсюда, поручив завершить дело с осквернителями мазара своему помощнику, — склоняясь в глубоком поклоне, указал на краснолицего басмача ученик Исмаила Сеидхана.
— Струсил пес. Убежал, — сердито проговорил Джура.
С ненавистью смотрели дехкане на главарей воинства ислама. Только авторитет Красной Армии удерживал дехкан от немедленной расправы с пойманными грабителями. Взглянув на своих еще вчера покорных прихожан, хранитель гробницы, как в ознобе, передернул плечами и торопливо зашагал к охраняемой Горловым группе басмачей.
— Стой! — приказал Ланговой. — Саттаров и Салихов! Снимите с них чалмы и свяжите им руки. Да покрепче!
Под одобрительные возгласы крестьян Тимур и Джура стали стягивать покорно протянутые им руки врагов.
— Видать, Иранбек тоже смылся с Курширматом? — язвительно усмехнулся Ланговой.
Краснорожий, не разжимая губ, мотнул головой в сторону догоравшей постройки. Встретив недоумевающий взгляд командира, ученик хранителя гробницы торопливо пролепетал, угодливо кланяясь:
— Уважаемый помощник достойного курбаши не захотел сдаваться и застрелился. Клянусь святой могилой великого Али, он застрелился сам.
А святая могила, грязная и закопченная, со стенами, израненными пулями, мрачно чернела на фоне безоблачного синего неба.
Снизу из ущелья донесся цокот сотен копыт и громкие голоса командиров. Подходил отряд Лобова.
Последний прыжок
1. Первые шорохи
Тихие летние сумерки спускались на Ташкент. В новой части города было шумно. Ярко освещены витрины еще немногочисленных государственных магазинов, широко открыты двери десятков частных лавок и лавчонок. На улицах полно молодежи; одни со связками книг и тетрадей в руках торопятся в вечерние школы, другие, принаряженные, спешат в кино или театр. Стучат колеса пролеток, чуть слышно шуршат шины экипажей; торопливо бегут по направлению к вокзалу переполненные трамваи: едет ночная смена, в основном — рабочие железнодорожных мастерских.
Зато в старогородской части Ташкента стояла тишина. По узеньким, мощенным крупным булыжником улицам, мимо высоких глинобитных стен-дувалов и наглухо запертых калиток неторопливо плыли к мечети правоверные. В большинстве случаев это состоятельные люди. Распустив по шелку халатов то седые, то ярко-рыжие от хны бороды, они важно и покровительственно взирали на окружающих из-под белоснежных, искусно завязанных чалм. Но изредка попадались и другие люди — молчаливые, изможденные тяжелым трудом, одни — в дешевых бумажных халатах, на других — подвернутые до колен штаны.