— Алло, вас слушают.
Услышав в трубке девичий голос, Канищев на секунду подумал, что зря все это делает. Костя, услышав предупреждение, схватится за оружие. И пусть ментам он нужен живой, но Балабон-то к ним затесался вовсе не за тем, чтобы его выручить, совсем наоборот. Так есть хоть какой-то шанс уберечь Костю, оставить его в живых?
— Держите Костю подальше от оружия, — сказал он. — К вам направилась милиция, чтобы его арестовать…
— Господи… Что вы говорите? — ахнула девушка.
Наверно, жена, подумал Канищев. Вот уж кому досталось-то.
— Его могут убить, — сказал он. — Пусть лучше он сразу им сдастся. Больше я ничего не могу вам сказать…
И тут же отключился. Все, что мог, он сделал. Оставалось только наблюдать за происходящим… Он сидел, сжав руками руль, и мысленно прикидывал. Вот они поднялись наверх, расположились, по инструкции, возле квартиры… Интересно, принимает ли во внимание их инструкция, что к ним запросто может примкнуть посторонний, поскольку все они в масках или в шлемах с забралом, закрывающим лицо?
Он прислушался… Когда слабо прозвучал первый выстрел, потом, одновременно со звяканьем разбитого стекла, второй и третий, он еще крепче сжал руль. Наверняка и Балабон стрелял тоже. Что ж, если этот урод решил, что теперь он самый крутой, раз шеф делает его центровым, то придется его глубоко разочаровать. Проще говоря, пристрелить на месте, если он убил Костю…
Он увидел, как возле подъезда начала собираться толпа жильцов, как, несмотря на зимнее время, открывались окна и жильцы выглядывали наружу…
Канищев выбрался из машины, не спеша подошел к собравшимся. Он знал, что после недавнего двойного убийства милиционеров его фоторобот есть в каждом отделении, что его ищут, и все же не мог не подойти, надвинув на лоб вязаную шапочку. Ничего, сейчас там всем не до него… Жильцы взволнованно переговаривались, глядя наверх, откуда доносился женский крик и плач.
— Притон там, говорят, у них… — судачили одни.
— Ну, сама слышала, девок туда таскают и наркотики им колют, — поддакивали другие.
— Это эти, молодые, Богатыревы, что ли? Муж и жена?.. — спрашивали третьи.
— Ну… Кто ж ещё. Детей нет, вот у них все какие-то незарегистрированные и проживают. Я участковому сколько раз говорила, а ему всё некогда…
— Или денег в зубы сунут — он и пошел себе.
— А ведь не скажешь, вежливые, не скандальные, она всегда первой поздоровается…
— И он, Валера-то, вроде не пил никогда. Пьяным я его сроду не видела.
— В тихом омуте, сами знаете…
— Ох, ну и жизнь пошла, как демократы эти до власти дорвались!
— Вон… несут уже… Ранили, что ли, или убили…
— Господи, кто ж там кричит так…
Только сейчас Канищев увидел Лену. Это она кричала криком, цепляясь за безжизненное, залитое кровью тело мужа.
Костя был одет в тренировочный костюм. Руки его свисали с носилок, голова моталась от толчков из стороны в сторону.
— Дорогу! — возбужденно кричали омоновцы, расталкивая собравшихся.
Они бегом цесли еще одни носилки. Там лежал их товарищ, чье лицо было неразличимо под забрызганным кровью забралом.
— Ты смотри, что делается! — закричали в толпе. — Убили! Вот сволочи, что делают!
— А ещё смертную казнь хотят отменить, демократы проклятые.
— Господи, все молоденькие такие… — всхлипывали женщины.
— Семья, наверно, осталась…
— Пропустите! — орали омоновцы, расталкивая собравшихся.
Канищев постарался протолкаться поближе, когда кто-то приподнял забрало, закрывшее лицо омоновца. Он заметил, как милиционеры недоуменно переглянулись, как если бы видели раненого впервые…
— Полегче! — прикрикнули на Канищева, стараясь оттолкнуть, но он уже встретился взглядом с раненым Балабоном. Взгляд был затуманенный от боли, почти потусторонний, но, похоже, Канищева он узнал. Казалось, сознание на секунду вернулось, когда ему, взрезав рукав, сделали укол в вену, и тут же он снова закатил так и не прояснявшиеся, белые от боли глаза.
Верно, совсем еще сопляк, подумал Канищев, как бы увидев Балабона глазами причитавших женщин. В школе Витя Балабанов, говорят, участвовал в художественной самодеятельности. Лучше всех играл на баяне и плясал барыню. Но это было последнее, что он успел, невольно сочувствуя, подумать о Балабоне…
Его грубо оттолкнули в сторону.
— Виктор Петрович! — позвал кто-то в группе милицейских начальников в камуфляже, стоявших возле машин. — Нам только что поступил срочный приказ перебросить группу к банку «Куранты» — к тому, что на Таганке. Там налет бандгруппы, наши просят подкрепление.
— Чёрт знает что… — в сердцах выругался тот, кого назвали Виктором Петровичем, один из немногих, кто был в этой группе одет в штатское. Он пытался о чем-то расспросить рыдавшую девушку, которую только что силой не пустили в машину вслед за погибшим убийцей и которую поддерживала, пытаясь успокоить, другая дрожащая от холода девушка…
— Послушайте… Мы столько времени добирались до этого убийцы. Неужели больше никого, кроме вас, нельзя туда направить?
— Наш отряд — ближайший к месту преступления, — ответили ему.
— Вы прямо нарасхват. Но ведь пока что вы в моем распоряжении… — твердо сказал Виктор Петрович. — И я буду возражать! К тому же служба в армии научила меня одному мудрому правилу: не спеши выполнять приказ, поскольку обязательно последует команда «отставить!».
— Хорошее правило. Но дело-то мы здесь свое сделали, верно? — возразили ему.
И в этот момент Канищев, внимательно прислушивавшийся ко всем этим разговорам, заметил, как высокий молодой парень в дубленке что-то сказал Виктору Петровичу на ухо и показал в его сторону. Тот мгновенно развернулся всем туловищем, и Канищев наконец разглядел знаменитого сыскаря Чурилина — уже немолодого, среднего роста, в блеснувших при свете фар очках. Рядом с ним все еще рыдала неутешная девушка, по-видимому Лена Мишакова, а ее подруга огрызалась на соседок…
Стараясь не оглядываться, Канищев пошел к своей машине, прибавляя шаг и уже понимая, что сейчас его попытаются задержать.
Банк «Куранты», рассеянно думал он, прислушиваясь к тому, что происходило сзади. Кажется, Каморин кое-что говорил об этом банке.
— Эй, гражданин, одну минуту! — властно окликнули его сзади.
Канищев, по-прежнему не оборачиваясь, слышал хруст снега и дыхание тех, кто пытался его догнать.
— А ну, задержите его… — крикнул сзади все тот же властный голос.
Хорошо, что оставил мотор на холостом ходу, спокойно подумал Канищев, приближаясь к своей машине.
— Стой, стрелять буду! — крикнул кто-то сзади из нагонявших.
Ну, это навряд ли, подумал он. Народу много, вон сколько из соседних корпусов выскочило, несмотря на позднее время…
Возле самой машины парочка здоровых мужиков, из зевак, тех, что были ближе других к его машине, попытались его задержать.
Ну это уж дудки, подумал Канищев, увернувшись от одного и поймав на апперкот второго. Тот упал на спину, основательно ударившись затылком о лед и раскинув руки. Поэтому другой доброволец почел за благо умерить правоохранительный пыл и сам отскочил назад.
Выстрелы таки прозвучали, но только вверх… И это тоже сыграло на руку Канищеву: добровольные помощники милиции отпрянули назад, очистив для него дорогу, а остальное перепуганное население рвануло к своим подъездам или ткнулось ничком в сугробы.
Канищев дал по газам и вырвался через арку из этого двора — квадрата, образованного огромными корпусами, на Волгоградский проспект и погнал в сторону центра… Затем, не проехав и полукилометра, свернул с магистрали направо, заехал в полутемный двор, поскольку, по его расчетам, менты уже должны были организовать погоню за ним и дальше все могло оказаться перекрытым.
Опять машину придется бросить! И помощником новоявленного депутата Думы Каморина Павла Романовича ему уже не быть. Он уже засвечен, как фотопленка на солнце. И потому пора возвращаться на малую родину, предварительно изменив внешность.