— Вот ему бы возглавить борьбу с коррупцией в высших эшелонах… — говорили одни.
— Ну. Сразу бы всех на чистую воду вывел, — поддакивали другие.
— А то они там в Москве прогнили совсем. Мой зять оттуда приехал — шагу, говорит, не ступишь, чтоб не заплатить. А пули, говорит, так и свистят! Как на войне. И бомбы везде рвутся, будто бомбят. Машин, говорит, больше, чем людей. И все импортные.
— А иностранцев больше, чем русских. Особенно чернож… — вторили рядом.
— Я вот тоже в Москве была, так ничего там разобрать не могла. Надписи вообще не поймешь на каком языке, — взволнованно говорила какая-то женщина.
— Вот пусть и почистит все ветви власти этой… — кивали слушатели. — А то совсем обнаглели.
— Как бы только его, Павла Романовича, там не убили, как борца за народ и вообще за справедливость… — вздохнул кто-то. — Уж сколько так в истории было? Кто за народ — обязательно в него стреляют.
— Да-а… — почесали в затылках мужики. — Время теперь такое. Не ровен час… А мы его еще провожаем. На верную смерть, можно сказать…
— Ну так что, может, отговорим? — предложили граждане. — Пусть дома остается?
— Не согласится, — покачали головами другие. — У него характер, сами знаете… Боевой. Наперекор трудностям и опасностям. Вот ему бы охрану народную. В смысле — дружину.
Боже, что они несут, подумала Дина Ивановна. Горячечный бред сивой кобылы! И ведь ничего им не скажешь, а попробуешь — даже слушать тебя не захотят, и хорошо еще, если подобру-поздорову…
…Канищев протискивался, проталкивался, огрызался на тех, кто его отталкивал. Он искал в толпе Митю Мишакова. Наверняка он здесь. Наверняка караулит убийцу брата. Надо успеть его предупредить, пока Каморин не появился перед восторженными народными массами. Наверно, раздает последние инструкции своим новым мокрушникам или получает последние наставления от своих новых хозяев. Нельзя его сейчас убивать, нельзя делать из сатаны святого мученика, вспомнил он чьё-то выражение. Пусть ему аплодируют, пусть скандируют, но только пусть не будет повода делать из него святого…
Мити не было дома, после похорон брата он куда-то исчез, причём с оружием. Канищев не мог искать его открыто: по всему судя, «бойцовые псы» Каморина разыскивали его самого…
Поначалу он решил, что Митя скрывается у тётки в Нижнем Тагиле, но, когда приехал туда, узнал: Митя был, но недавно уехал. А сразу после его отъезда здесь побывали какие-то ребята, будто бы из индустриального техникума, где он учился, поскольку его собираются отчислить за неуспеваемость и пропуск занятий. Тетка охала, плакала по поводу гибели Кости в далекой и проклятой Москве, зачем только их туда занесло… Уж так она любит своих племянников, уж такие послушные и уважительные были ребята.
Словоохотливо рассказывала, как она Митиных товарищей приняла, напоила чаем с малиной, поскольку они продрогли от холода… И сказала им, что вот ни на столечко не поверит, будто Костя мог убить человека. Да еще милиционера. У ней у самой муж-покойник был милиционером, которого зарезал бандит.
Канищев, будучи сам в форме милиционера, охотно выслушал ее сетования и причитания. Сказал, что сам не верит в его вину. И почему и куда пропал Митя, он не понимает…
Когда она, успокоившись, осторожно спросила, как и что передать Мите, если вдруг он объявится, он про молчал. Значит, хитрит, кривит душой тетка братьев Мишаковых. Наверняка знает, где Митя прячется, и уж конечно же постарается потолковей рассказать ему все о тех, кто его ищет… Он мог бы через неё передать что-то для Мити, но что Митя может думать о нем, Канищеве? Может ли ему доверять? Да и с какой стати? Что позвонил ему и рассказал о гибели брата и о роли во всём этом деле Каморина? Ну а кто мешает ему думать, что это всего лишь провокация, чтобы заманить в ловушку?
Канищев сейчас почти не слушал, что говорят в толпе, не до того было. Если гражданам нравится лизать задницу очередному подонку, которого они столь охотно посадили себе на шею, так это их трудности. Он в этом больше не участвует. Его дело отныне — таких подонков ликвидировать. Поскольку другой управы на них нет и не предвидится… А сейчас самое главное для него — найти во что бы то ни стало этого пацана, который наверняка где-то здесь, в толпе, и ждет, держа пистолет в кармане, когда объявится их некогда общий кумир.
Затихшие было шум, аплодисменты и ликующие восклицания свидетельствовали — Каморин наконец объявился. Значит, это сейчас видит и слышит Митя и наверняка тоже рвется к нему через толпу.
Канищев прибавил усердия, уже не остерегаясь, что его могут узнать новые мокрушники Каморина, и не обращая внимания на толчки, удары и окрики…
Митю он увидел еще издали — землисто-бледного, почти неузнаваемого из-за мохнатой шапки, надвинутой на самый лоб, хотя прежде он в любой мороз носил вязаную шапочку. Он уже никуда не пробивался, он просто стоял на пути Каморина, перед которым все расступались, и ждал… Каморин был не один. С ним рядом, под руку шла эта женщина со станции «Скорой помощи», Канищев слышал, что прежде она была его невестой, но потом вышла замуж за врача, которого убили. Кажется, ее звали Нина.
Не говоря ни слова, Канищев сделал еще одну отчаянную попытку прорваться к Мите Мишакову, но таких, кто рвался к своему божеству, было много, их со рвением отталкивали добровольные помощники народного избранника, и Канищева отбросило назад.
Он только видел, как Митя неумело вытащил из кармана пистолет, как Каморин тут же среагировал по-своему, по-каморински, спокойно, стараясь не уронить себя в глазах умиленной толпы. Он вдруг ни с того ни с сего обнял Нину, прижал ее к себе, повернув спиной к Мите, при всех поцеловал, а потом поднял вверх, так что она его полностью заслонила.
Митя замешкался, напрягся, зачем-то передергивая затвор… Но его уже заметили. Одни от него отпрянули, другие, напротив, набросились сзади, свалили на землю…
— А, вот он! — торжествующе заорал кто-то рядом. — Вот ты где… Ах ты, сволочь подосланная!
Митю истово, с наслаждением месили ногами, и желающих принять в этом посильное участие становилось все больше…
Пятясь назад, Канищев теперь старался побыстрее выбраться из толпы. И чем дальше отходил от места расправы над подосланным убийцей народного заступника, тем больше раздавалось недоуменных голосов.
— Его же судить надо… А они что делают?
— Судить и выявить сообщников…
…Вечером в гостинице усталая и совершенно разбитая Дина Ивановна звонила в Москву Чурилину.
— Просто нет слов, Виктор Петрович. Вы не можете себе представить, что я узнала и увидела. Какой-то массовый психоз… Словом, вы были правы в своих предположениях. Я лучше расскажу, когда приеду. Могу сказать только, что своими глазами видела брата Мишакова. Он пытался застрелить Каморина, представляете? Так толпа просто затоптала его!
— Дина Ивановна, голубушка, ну раз не можете сейчас, не говорите, я же по вашему голосу чувствую, что вы там пережили… Вы когда собираетесь вернуться?
— Я только последнее скажу. Они, оказывается, близнецы, эти Мишаковы, понимаете теперь? Их не возможно различить. Митя обеспечивал алиби, стараясь засветиться в другом месте, когда его брат, Константин, совершал очередное убийство… Нет, вы правы, подробности лучше потом. Ну что ж, завтра встречайте этого народного любимца и неуязвимого избранника толпы… Утром он должен быть в Москве. Сказать вам номер поезда и вагона?
Рано утром Виктор Петрович приехал на Казанский вокзал. Каморина он узнал сразу — по взгляду, по стати, по манерам. Ни дать ни взять — заявился новый хозяин. Со свитой и охраной.
Ну что ж, посмотрим, подумал Виктор Петрович.
Вернувшись к себе, он какое-то время молча смотрел прямо перед собой. Потом поднял трубку телефона, набрал номер.
— Галину Кирилловну можно? — попросил он, робея. — Здравствуйте, это Виктор Петрович. Я разбудил вас? Да, пожалуй, еще только утро… А знали бы вы, сколько сегодня событий уже произошло…