Выжимая из себя все силы, она бросилась к противоположному склону, перепрыгивая через кочки и нагромождения бурелома.
Ритмичное собачье дыхание и мягкий стук лап о лесную подстилку слышались все ближе. Бультерьер почти дышал в спину.
Только она стала взбираться, судорожно хватаясь саднящими ладонями за голые кусты…
Раздался хлесткий металлический щелчок. Дик завизжал как резаный.
Как сучка!
Упав на землю, он забился, завертелся, заклацал чем-то металлическим.
Николь невольно оглянулась. Переднюю правую лапу пса намертво зажало в большом ржавом капкане. От рывков Дика прибитая к стволу цепь дергалась и звенела.
А ведь дурам все-таки везет, правда, Николь? :) Чудо, что ты перемахнула через капкан, а не угодила в него раньше собаки. Тогда бы тебе несдобровать. Зверюга загрызла бы тебя насмерть, остались бы рожки да ножки. Скажи спасибо охотникам на лис… или на кого они тут охотились…
Когда Дик, поскуливая, принялся перегрызать зажатую в капкане лапу, девушка ринулась наверх и не останавливалась, пока скулеж не затих вдали.
Она выбралась из оврага, продралась сквозь чащобу, вышла на наезженную грунтовую дорогу — еще одно ответвление от той, по которой Анатолий привез ее в свой деревенский дом.
Впереди, в шуршащей дождем тьме, виднелась низкорослая, сгорбленная фигура. Плелась, пошатываясь.
Ускорив шаг, Николь догнала ночного путника.
— Эй! — негромко позвала она, приблизившись.
Он повернулся. Деревенский алкаш, что побирался возле сельмага. Воняющий перегаром, в грязной одежде. Направил на девушку мутный, расфокусированный взгляд. Сделал добрый глоток из початой чекушки.
— О, а мы знакомы! — слюняво ухмыльнулся он, вытерев губы рукавом. — Соткуда идешь?
— Оттуда, — показала она. — Там раньше была деревня, сейчас один дом.
— Маниловка называется, — сообщил он. — А я с Золятки.
Вот и узнали название этой дыры. Самое время звонить в полицию.
Николь полезла за телефоном в карман, но там было пусто. Видать, обронила, пока спасалась от бультерьера. Или вообще оставила в доме — какая теперь разница…
— Чего у вас тама стряслось? — спросил булдырь.
— Долго объяснять, — сказала она. — Меня пытались убить. Надо позвонить в полицию. У вас есть мобильный телефон? Я заплачу.
— Ух, — оценил мужик и икнул. — У меня-то мобилки нету, но у нас в деревне стоит етот, как его… таксофон — во. Звонить бесплатно, если че вдруг, как грится. — Он сделал еще глоток, потом спохватился — вспомнил о вежливости: — Водку бушь? — и протянул даме бутылку.
Она с благодарностью приняла угощение, отхлебнула. Паленое пойло обожгло пищевод. Она поморщилась.
— Меня Василием звать.
— Я Николь.
— Городские, блин… — посетовал мужик. — Понапридумают имен нерусских, тьфу! Ладно, пошли. Тута недалеко.
— Много людей в вашей деревне? — поинтересовалась Николь, хромо плетясь рядом с шатающимся Василием. Поврежденное колено опухло, отяжелело.
— В нашей-то? Да почти что никого. Я да мамка лежачая. Тута раньше два моста было через реку в райцентр, а лет пять назад один смыло по весне. А он прям рядом с нашей Золяткой. Восстанавливать не стали: мол, невыгодно. Вот все и поразъехались, дома побросали. А мне и ехать-то некуда. Я инвалид детства. Неполноценный. На пенсию маленькую выживаю. Ну, ты пóняла. И мамку не брошу тож подыхать как собаку.
С юродивым деревенским пропойцей, напугавшим ее у сельмага, Николь чувствовала себя в безопасности. Теперь все позади. Сейчас они доберутся до деревни, она позвонит в полицию, ублюдка поймают и накажут…
Золятка — несколько улиц, все пустующие. С мрачными, мертво глядящими окнами. На деревушку легла неизгладимая печать запустения.
По дороге Николь не очень-то много разговаривала с хануриком Василием: тот отчаянно боролся с взрывной икотой.
У одной из почерневших хибар он остановился, стал рыться в карманах, ища ключи.
— Так где здесь все-таки телефон? — спросила Николь. Ей хотелось как можно скорее со всем разобраться и оказаться дома — подальше от этих гиблых мест.
— Щас покажу, — пообещал Василий, отпирая замок. — Надо мать проверить, не померла ли. А то я подзадержался… Ты зайди покамест, посиди у печки, погрейся. Я мигом.
Она шагнула внутрь следом за Василием и окунулась в приторный чад неухоженного жилища. Пахло носками, кислой капустой, кошками и лекарствами.
— Щас я, мигом, — повторил Василий и скрылся за занавеской, заменявшей межкомнатную дверь.
Николь уселась на корявую табуретку. Как только мышцы расслабились, она ощутила каждый ушиб, каждую ссадину, каждую царапину. Тело засаднило, заныло. Колено горело и пульсировало.