[с. 47] Что на свете может быть печальнее, чем вторая половина декабрьского воскресенья в казарме? И все-таки эта печаль, которая повергает меня в глубокую меланхолию, стоит мне [с. 49] из нее выйти – и мне кажется, что моя душа смягчилась, что только при таких обстоятельствах я могу осознать, что же я представляю собой на самом деле. Поэтическая ли ‹я› натура ‹?› Нет! я так не думаю – просто [с. 51] меня часто охватывает грусть, и если я не могу ее прогнать по каким-либо причинам, она вскоре разрастается до таких невероятных размеров, [с. 53] что эта глубокая меланхолия незамедлительно вбирает в себя все мои житейские горести и все это терзает мне душу.
[с. 55] Я очень чувствителен и восприимчив по натуре – малейшая бестактность или неделикатность способны оскорбить меня и причинить мне страдания, потому что в глубине моей души – [с. 57] скрыта такая гордыня, которая пугает меня самого – я хочу властвовать над людьми не искусственно созданной властью, такой, как военное восхождение [в точности соответствует оригиналу], но я хочу [с. 59] позже или как можно раньше стать всесторонне развитым человеком – стану ли я когда-нибудь таким, будут ли у меня необходимые средства, чтобы обрести свободу действий, которая позволит мне развить мои способности? Я хочу добиться своими собственными /с. 61] силами такого финансового положения, которое позволило бы мне осуществлять все мои фантазии. Ах. суждено ли мне быть вечно свободным и одиноким, со своим слишком чувствительным сердцем [с. 63] для того, чтобы найти спутницу жизни, которую я мог бы любить долго? Я не знаю. Но чего я хочу прежде всего, так это жить [с. 65] бурной жизнью, полной приключений, которые, я надеюсь, волею провидения встретятся мне на жизненном пути, и не закончить свои дни, как большинство других, прожив на земле череду [с. 67] однообразных, бездеятельных дней, ведя жизнь, в которой нет места крутым поворотам судьбы, дающим возможность нравственного самоусовершенствования – [с. 69] если мне придется пережить великие потрясения, которые, возможно, уготовила мне жизнь, я не буду чувствовать себя несчастным, как другие, потому что я хочу все изведать и все познать, [с. 70] короче, я гордец – порок ли это? я так не думаю, – и это приведет меня к разочарованиям или, может быть, к успеху.
Приложение IV Письмо к Роже Нимье от 1 ноября 1950 года о 12-м кирасирском
Мой дорогой собрат,
Ах! ваш Гусар[11] великолепен! Читал его, совершенно обессилев от смеха, покоренный вашим гениальным остроумием, поскольку мне удалось постичь ваш ритм —
воодушевляющий. Как эксперт обращаю внимание на основные различия между этим временем и моим (1912), ну и, безусловно, состав рекрутов – у меня в 12-м кирасирском абсолютно бретонский – о! никакого прустианства – никакой, даже самой элементарной чувственности – я там провел 5 лет, и в мирное, и в военное время! Я знаю, что говорю! [на обратной стороне] Они не возбуждались – если так можно выразиться, никогда – эти деревенские пентюхи! специально рекрутированные в то время для подавления парижских забастовок – которые еще продолжались. Небольшая эрекция по адресу буфетчицы… безотчетная… натужная – Жалкие люди! – мистические. Я видел, как они отправлялись на смерть – глазом не моргнув – 800 человек – как один… и лошади – своего рода влечение – не один раз! десять! как будто с облегчением. Никакой чувственности – не было даже одного из десяти, кто говорил бы по-французски – нежные и грубые одновременно – настоящие придурки, в общем.