Я нарочно медлила с возвращением. Нахождение возле небольшого озера действовало, как глоток долгожданной свободы от беспокойного нрава Дэниса, от различных указаний бабушки, от негромкой игры радио, что стихало лишь к вечеру. Тянущиеся ввысь кувшинки у кромки берега поблескивали, неприхотливая мелодия природы под танец солнечных зайчиков манила пройти чуть дальше, ведь день выдался аномально жарким — ткань платья продолжала липнуть к спине вместе с выбивавшимся из хвоста волосами. Я даже не сразу услышала возню где-то неподалеку. И обернулась лишь тогда, когда чужой велосипед с грохотом упал на притоптанную траву, а веселый говор стал на порядок громче.
Лицо мальчика, которого я видела впервые, в памяти сейчас расплывается белой кляксой. Все никак не могу уловить момент, чтобы досконально впитать в себя его черты. Только голос, только незатейливый мотив песни «Я поцеловалась с девушкой» Кэтти Перри из его уст, только тепло его тела и прохладу воды, когда он нырнул под воду и окатил ею меня, казалось бы, с ног до головы. Запах мыла, что легонько касался носа вместе со свежестью травы уже после того, как мы мокрые уселись спинами друг к другу, навевали что-то очень теплое.
Мне было не больше двенадцати, кажется. Воспоминание о том дне напоминает едва уловимую дымку над гладью того самого озера — с проблесками, неяркое и совсем неточное. Но если бы я вновь вернулась, если бы только снова уловила его запах, возможно, сумела бы наконец вспомнить того мальчишку, что был ненамного меня старше.
Телефон, вновь разойдясь вибрацией по кафельной плитке, возвращает в реальность. Включить режим полета в этот раз удается без всяких проблем — тишина шипит подобно белому шуму, неприятно ударяя по вискам. Я поднимаюсь на ноги, пальцами ухватившись за холодную керамическую раковину, и нахожу свое отражение в висящем напротив зеркале. Измученная, грустная улыбка, что появляется на покрасневшем лице не навевает ничего, кроме желания врезаться кулаком в чертово стекло. Но вместо этого я включаю кран с водой, чтобы почистить наконец зубы.
Во рту все еще чувствуется привкус желчи.
* * *
Погода ближе к обеду испортилась: снег, который обещали синоптики, превратился в мелкую морось. Ветер завывает даже в капюшоне, проворно забираясь внутрь и проникает за шиворот. Утыкаюсь носом в намокший шарф, повязанный на шее, и вздыхаю — в парке, где намечена встреча, ни единой живой души, не считая пустующих скамеек и бездомного, что предается блаженному сну.
Я не собиралась приходить. Не собиралась разговаривать насчет вчерашнего и думать обо всей этой ситуации в целом. Но если с первыми двумя пунктами было проще, то с последним явно выходила накладка — я думала. И думала настолько сильно, настолько тщательно, постоянно ища в этом хотя бы толику логики и объяснения, что ночь далась мне крайне тяжело — уснуть под гнетом мыслей вышло лишь к утру.
До сих пор не могу объяснить самой себе, зачем я здесь. Верю ли я в то, о чем говорил тот чудик? Нет. Доверяю ли я ему? Определенно нет. Действую ли я опрометчиво, придя на эту встречу за поиском ответов? Возможно. Но даже если я сошла с ума, решив, что произошедшее все же может быть правдой, какая теперь разница? Я здесь, и самое забавное, что я все-таки жду. И не просто ответов, я жду, что эта встреча прояснит и случившееся, и мое состояние, и почему та женщина оказалась мертва, если это все мне на самом деле не приснилось. Как же это… глупо.
Мне все еще плохо. Тошнота периодически подкатывает к горлу неприятными приливами и обжигает пищевод; корень языка хранит неприятный привкус желчи сколько бы я ни пыталась скрыть его за кофе и зубной пастой. Голова все еще ватная, виски немного поламывает, как и кости. Создается ощущение, будто заболеваю.
Вот только что-то упорно подсказывает, что это никоим образом не вяжется с болезнью — всего-навсего нервы. Не побочный эффект от вчерашней встречи с тем, что было в метро. Об этом я даже не думаю.