Слюна во рту моментально высыхает. Плохой, очень плохой знак, потому что голод вечно затуманивает мой здравый смысл. Пальцы сводит от желания прямо сейчас ухватиться за обертку, но я из последних сил сдерживаюсь. Похоже, это будет гораздо труднее, чем я думал.
— Только представь: целый шоколадный батончик будет твоим. Нуга в шоколаде, еще и орешки. М-м, вкунотища! Это получше сухого куска булки и маргарина, — не сдается Джей. Я делаю глубокий вдох, и воздух запоздало выходит из легких со скрипящим свистом. — Любишь шоколад с орехами, а, мелкий?
Живот в подтверждение сводит судорогой.
Не ведись, не ведись, даже не думай сдаваться!
Я сглатываю и на итог проигрываю: рука хватается за обертку. Лицо Джея буквально светится от счастья.
— Правильный выбор. Думаю, теперь мы с тобой отлично поладим.
Я в спешке разворачиваю батончик, пачкая пальцы, и надкусываю его так, будто не ел целую вечность. Шоколад растекается во рту, сладостью окрашивая язык и щеки. Вкусно, боже, как же это вкусно. И откуда у меня такая слабая сила воли?
— Спасибо, — проглотив надкусанное проплетаю я.
— Пожалуйста. Заговори ты со мной раньше, быть может, ел бы их чаще. Я почти всегда таскаю с кухни что-нибудь вкусное. Ты вообще любишь шоколад? Я вот жуткий сладкоежка. Помню, бабуля никак не могла отучить меня от конфет перед обедом. Куда бы их не прятала – я всегда находил их, будто чуял, куда она в этот раз их засунет. Интуиция, парень – святая вещь, так что не брезгуй ею иногда пользоваться.
Ну вот, теперь фиг рот закроет, — фыркаю про себя я.
Джей треплет меня по волосам, не обращая внимания на мое слегка хмурое выражение лица. Похоже, ему реально все равно, что я чувствую рядом с ним. Не пробивная уверенность, а может глупость, не знаю. Но я благодарен. Возможно даже больше, чем могу показать прямо сейчас.
— Почему ты решил поделиться? — недоуменно тяну я. Ровно половина батончика уже съедена, и мне становится совестно: это был его перекус, не мой. Зачем давать его пацану, которого едва знаешь?
Джей пожимает плечами.
— Разве для этого нужна какая-то причина?
— Наверное. Здесь никто никому ничего просто так не дает.
— А ты привык, что за все нужно платить? Боги, и в кого ты так пессимистичный?
— Я реалист, — возражаю я. — И в этом нет ничего такого.
— Ну а я просто добрейший души парень. Не люблю, когда мелкие голодают только потому, что кто-то решает выставить их виноватыми.
— Считаешь, что я здесь поэтому?
— Уверен. — Уголки его губ трогает слабая улыбка. — Ты ведь и мухи не обидишь. Я за тобой уже давно наблюдаю. И мне, признаться, нравится, что ты вот такой. Молчишь, но делаешь, не ноешь лишний раз. Другие дети по сравнению с тобой – реально детсадовцы.
Я протягиваю ему обертку обратно. Джей вздергивает бровь.
— Ты сказал, что планировал съесть его сам, но в итоге отдал мне. Не думай, что я обнаглевший малый, который способен слопать все сразу. Забирай свою половину, болтушка, пока я не передумал.
Он еще пару секунд смотрит на батончик, а затем закусывает губу, все также не сдерживая улыбки. И чего он вечно лыбиться? Аж бесит.
— Удивляешь, малой. Приятно удивляешь должен сказать. Если бы мой младший брат был таким же, думаю, это было бы идеально. Спасибо.
Джей пристраивается рядом со мной на пол и надкусывает отданную половину. Я украдкой бросаю на него взгляд, невольно задумываясь о том, что, наверное, по возрасту он в какой-то степени смахивает на моего старшего брата. Будет странно сравнивать его с Олли, рожа которого вечно была похожа на статую Ацтеков, но Джей и правда другой. Он будто излучает тепло. Такое странное, доверительное тепло, когда пусть и хочешь держаться подальше, но не можешь. Улыбка эта, проявленная вежливость и доброта. Понятно, почему мелкие за ним хвостиком бегают. Природная харизма? Пожалуй.
А еще жуткая болтливость. Не знаю, нормально ли это – не затыкаться ни на минуту, но Джей продолжает разговор даже тогда, когда я ему не отвечаю. Рассказывает о своих друзьях, о других детях, которых считает прикольными, что-то говорит о пасторе и всей этой святой делегации, но совершенно ничего о себе.