— Я не люблю молчунов, Грегори. Гораздо больше, чем хулиганов, так что давай уже начнем вести нормальный диалог, где ты все-таки решаешь выложить мне о себе хоть что-то. Я ненавижу додумывать сам.
Я морщусь. Мазь жжет и щиплет свежую рану.
— Я попал в приют, когда мне было четыре, так что мало что помню о том времени, когда это началось.
— И тем не менее ты ничего не сделал. Ни сегодня, ни до этого.
Я фыркаю.
— А ты разве не видел? Эти двое меня держали.
— О, я в красках рассмотрел, как тебя дубасили. И как этот переросток увел тебя, а ты даже не воспротивился этому.
Хмык срывается с губ неосознанно. Теперь понятно, почему он появился в кладовке, как явление Христа народу.
— Это было ожидаемо. И глупо, мелкий, чертовски глупо позволять ему тянуть себя за собой.
— Я ничего не мог, — возражаю я.
Джей качает головой.
— Ты можешь все, если приложишь чуть больше усилий. Не обязательно быть здоровяком, Грегори, чтобы дать кому-либо сдачи или попытаться сделать хоть что-нибудь. Я тоже не всегда был таким. Побольше занимайся и будешь иметь ту же форму.
— Мне одиннадцать, чел. В одиннадцать качком стать немного… проблематично, не считаешь?
— Мы над этим поработаем, — он улыбается. — Давай просто на чистоту: ты испугался, ведь так?
Я поджимаю губы, потому что отчасти это так. Я испугался, но не Эдвина или его дружков, вовсе нет. Я испугался того, что так легко позволил себе принять участь быть униженным. Принял правила игры, где мне достается место аутсайдера, терпящего все то дерьмо, что льется ему на голову. Я лишь подумал о том, чтобы превратить лицо Эдвина или его дружков в самый настоящий малиновый пирог, но не сделал ровным счетом ничего, чтобы воплотить это в жизнь. И вовсе не из-за страха, что не смогу, а из-за смирения с ситуацией.
Паршиво от самого себя. Я ведь не пустое место, каким меня пытались сделать. Вот о чем толкует Джей, пытаясь вести со мной этот дурацкий диалог. И чтобы не врать ни себе, ни ему я нехотя киваю, прекрасно осознавая – это тоже останется между нами.
— Понимаю. — Уголок его губ тянется в сочувствующей полуулыбке. — Я также боялся своего отца, когда он бил мою бабушку. Страх с тех пор только и делает, что вызывает во мне стыд.
Джей берет в руки пластырь, ненадолго задерживаясь на нем взглядом.
— Я был мелким. Да, это своего рода оправдание, которое я сам себе нахожу, но я мог попытаться сделать хоть что-нибудь. А вместо этого тупо прятался в шкафу, надеясь, что до меня очередь не дойдет. — Он горько усмехается. — Но она доходила. Абсолютно всегда, куда бы я не пытался спрятаться. Откровенно говоря, я чертовски плохо играл в прятки. Зато мой отец оказался в этом профессионалом своего дела. С возрастом страх никуда не уходил, наоборот, нарастал, но я научился его перебарывать.
Я с немым вопросом заглядываю ему глаза. Джей снова усмехается и лепит пластырь мне на щеку.
— Я начал делать то, чего так сильно боялся. В день, когда отец снова вернулся пьяным домой, я не стал убегать, как велела мне бабушка, а остался с ней. Сначала бросился отцу в ноги, чем перевел весь удар на себя, а потом, когда он снова хотел напасть на ба, прикрыл её своим телом. Мне было, наверное, чуть меньше, чем тебе сейчас, однако с тех пор я не больше никогда не позволял себе сбегать, если дело дурно воняло.
Джей закусывает губу. Большие ладони берут мою, пальцами проводя вдоль бинтов, которыми обмотана кожа.
Со стороны Джей может казаться абсолютно таким, каким и хочет, чтобы его видели: жизнерадостным, в некоторых моментах совершенно безбашенным и шкодливым, а в таких, как с Эдвином – жестким и грозным, но сейчас он не такой. Сейчас Джей наконец подросток, которому тоже бывает тяжело и больно, пусть это и касается не боли физической, а скорее моральной.
— Так что совет на будущее: никогда не позволяет страху одолевать тобой. Никто, кроме тебя самого, не постоит за тебя, а я не всегда могу быть рядом, чтобы помочь, — заключает он.
Чужие пальцы уверенно подцепляют узел на бинте левой руки. Неспешно развязывают его, оттягивают немного в сторону, и в этот момент я накрываю ладонь Джея своей, потому что не хочу, чтоб он видел.
— Я могу сам.
— Ты смелый там, где это не надо, Грегори. — Он качает головой, устремив на меня недовольный взгляд. — Начни уже делать мне поблажку, ведь, кажется, я уже ясно дал понять, что хочу дружить с тобой.